Свет ночи

Мне, чтобы сесть в машину, надо пройти практически вплотную с пьяной. Ее тошнит. Тяжелые массы рвоты вырываются из широко раскрытого черного рта. Меня самого вот-вот стошнит. Пытавшийся схватить за локоть замахивается, и, против ожидания, кулак с чмоканьем влепляется в ангельскую скулу. Отброшенный ударом, ангел перелетает через капот и падает к моим ногам. В такой сцене есть что-то восхитительное: блюющая пьяная женщина, лежащий на заплеванной земле ошеломленный ударом всевластный и всесильный падший ангел, у которого на скуле набухает шишка, а сквозь тонкие губы течет что-то темное.

Я помогаю ему встать. Он совсем легкий. Вытекающая из него жидкость пахнет сладко, и ее запах пьянит. На земле лежит мятый кусок металлической трубы. Труба плотно ложится в ладонь. Еще мгновение, и ударивший моего ангела получит по лбу. Я весь, без остатка вложусь в удар.

— Нет, — говорит он, останавливает мою руку, забирает у меня трубу. — Никакого насилия. Садитесь в машину!

— Зассал? — яростно шипит ударивший. — Ты не мужик! Я тебя порву! Ты понял?

— Садитесь в машину! — повторяет ангел. — Нам надо ехать.

Он проходит сквозь шипящего, открывает дверцу. Я сажусь на пассажирское сиденье. Рядом с ним. В машине густо пахнет отдушками.

— Насилие — это грязь, — говорит ангел, выруливая со стоянки. — Когда-то меня даже называли чистюлей. В широком смысле слова.

Мы едем очень быстро. Фары его машины прорубают туннель света в сгустившейся темноте.

Впереди видна машина ДПС, возле нее со светящимся жезлом стоит инспектор. Мы пролетаем мимо. Инспектор должен был нас остановить.

— Он нас не заметил?

— Не заметил, — кивает он. — Иногда я расходуюсь на такие мелочи. Это унизительно, но еще более унизительно дышать в трубочку, совать деньги. Но я люблю пошалить. Вы и представить не можете лица тех, к кому я приезжаю на встречу на скрипучей старой «фиесте». Паркуешься рядом с «бентли», выходишь… Так, вот гостиница… Я высажу вас здесь, лучше чтобы нас не видели вместе. Отдыхайте, я с вами свяжусь…

…Он разворачивается, и его машина исчезает. Пахнет горелой травой. Мне трудно сделать первый шаг, ноги передвигаются с трудом. Из-за растущего возле, покрытого маленькими, кажущимися синими цветами куста появляется чья-то фигура.

— Добрый вечер, Антон Романович, — слышу я проникновенный женский голос: это Анна. — Вы припозднились. Важные встречи? Как вам могила? Поговорили со священником? Вечером приходила на прием, кабинет был закрыт. Сказали — вы сегодня прием не вели, а вот ваши коллеги… Впрочем, не о них разговор. О вас.

— Обо мне? Я уже о себе самом наговорился.

— Как хотите, но ваша ситуация не самая лучшая. Над вами сгущаются тучи.

Я поднимаю голову. Звезды висят низко, они яркие, некоторые мигают, некоторые медленно перемещаются из одного созвездия в другое. В дальнем конце неба движется комета, очертаниями напоминающая след на ботинке моего ангела.

— Откуда вам известна моя ситуация? — спрашиваю я.

— О вас сегодня говорили в городской администрации. У меня там связи. Все высказались в том смысле, что вы прекрасный специалист.

— Но?

— Но слишком большое внимание уделяете деталям. А здесь нужно вычленить главное.

— Знаете, — я чувствую себя утомленным, нетрезвым, несвежим, — мне все это неинтересно. Передайте через ваши связи в администрации, что я приношу извинения за пропущенный день, но мне было необходимо собрать кое-какие данные. А теперь…

— Ну что вы, Антон! Зачем так официально? Я просто хотела… Антон! Что у вас на руке?

Я смотрю на запястье и вижу красные пятна.

— У меня аллергия, — говорю я, поднимаюсь по ступеням крыльца, открываю дверь и оказываюсь в темном холле гостиницы: только над стойкой администратора горит дежурное освещение, двери ресторана закрыты, я смотрю на часы — глубокая ночь, время ангела пролетело очень быстро.

Я захожу в лифт, нажимаю кнопку своего этажа, Анна, поднявшись по лестнице, уже ждет возле номера.

— Я не уйду! — заявляет она. — Не уйду, пока не выслушаете и не простите!

— Простить могу, — говорю я, открывая дверь.

— Тогда простите меня! — Она с удивительной грацией просачивается вслед за мной, бросает сумочку на журнальный столик, поворачивается ко мне. Шторы раздвинуты, ее силуэт чернеет на фоне темно-синего неба, комета кажется больше и ближе. — Простите скорей!

Я ногой захлопываю дверь, сбрасываю туфли, кидаю на стул пиджак и натыкаюсь на ее торчащую крепкую грудь. Ее руки обхватывают меня за плечи, большой рот прижимается к моему рту, гладкий верткий язык раскрывает мои губы, проникает глубже, начинает вращаться у меня во рту, заставляя учащенно дышать.

— Не думаю, что у нас получится, — говорю я, с трудом вытолкнув ее язык.

— Получится! Ни о чем не беспокойся!

13.

…Меня будит чье-то покашливание: в кресле, широко расставив колени, сидит некто: это городской полицейский начальник, белоснежная рубашка, на рубашке — полковничьи погоны с золотым шитьем.

— Доброе утро, Антон Романович! — говорит он. — Извините, дверь была не закрыта. У меня к вам неотложное дело. Требуется ваше присутствие.

— Сколько… Сколько сейчас времени?