Свет ночи

— Так зачем…

— Я тут чтобы — как у вас говорят? — перетереть одну тему. Еще есть популярное выражение — «говно вопрос». Я сделаю вам предложение. Если вы ответите — говно вопрос! — у вас будет «потом». Понимаете?

Я опрокидываю в себя содержимое рюмки, пытаюсь поднести к губам кружку. Ее край больно задевает десну. Ставлю кружку на стол, нагибаюсь к ней, привстаю, почти опускаю нос в кружку, всасываю в себя немного пива. Сажусь. Откидываюсь на спинку стула.

Он проводит пальцами по кончику носа, и я смахиваю со своего клочок пены.

— То есть вы знали о моем существовании раньше? Все обо мне…

— Все о вас. В отличие от некоторых, я знаю все обо всех. Это иногда наполняет меня таким воодушевлением, что я чувствую себя всевластным. Ха-ха. Неудобство только в том, что мне приходится всегда присутствовать лично. Я не использую порученцев, хотя в тех, кто готов услужить, недостатка нет. Бывает, что я прибегаю к их услугам. Самые надежные — те, кто клянется будто помогать мне не будет ни при каких условиях. Кто проклинает, пытается накликать на меня всевозможные кары. Это мой золотой фонд.

— Значит, вам нужна моя помощь, да?

— Помощь! Какое самомнение! Впрочем, нам будет проще договориться.

— О чем?

— Вы куда-то спешите? Пейте пиво, пейте водку, ешьте сосиски. Всему свое время.

— Вы… Вы тоже в командировке?

— Ха! Ха-ха! Отличный вопрос! Отличный! Я — в командировке. Ха-ха! Выписал командировочное предписание — он сует руку во внутренний карман пиджака, вытаскивает оттуда мятый листок бумаги, разворачивает, поправляет очки, проглядывает, что написано на листке, прячет его — прибыл, отметился, поселился, ну и так далее. Вы же сами знаете, зачем ездят в командировки.

— Зачем?

— Сделать что-то хорошее. Привнести толику добра. Признаю — на выходе у меня обычно получается нечто прямо противоположное. Таков уж мой удел — желая добра, творить зло. В этом мое отличие от вас.

— То есть?

— Людям свойственно иногда совершать добрые поступки и этого не замечать, но зло всегда творится сознательно. У меня все наоборот.

— Сочувствую…

Он внимательно смотрит на меня, потом улыбается.

— Давайте договоримся — вы постараетесь обойтись без подъебок. В противном случае наш разговор потеряет смысл, я вас покину, а вам, кроме как на меня, больше не на кого положиться. Точнее — только я могу помочь вам выйти из сложившейся ситуации. И мой уход будет означать… Будет означать… Ну, вы меня поняли? Еще вопросы?

— Нет… Хотя — да! Вы всегда в таком виде? Костюмчик, рубашечка. Вы всегда разговариваете так запросто?

— Нет, разумеется. Бывает, что я издаю страшные звуки. Останавливаю или ускоряю время. Искрюсь или пламенею. Являюсь в виде метеора, потока лавы. Сейчас все реже, что вполне объяснимо, — с мечом, как Валааму и его ослице. Оказавшейся умнее, чем хозяин. Но что возьмешь с этих моавитян или кем он там был. Не помните? Одно совершенно точно — вы не бредите. Это не галлюцинация. Я могу прикоснуться к вам, и вы ощутите мое прикосновение — он протягивает руку и дотрагивается до моего запястья.

Его холодные пальцы оставляют на моем запястье маленькие красные отметины. Я ощущаю легкое жжение. Я подцепляю пальцами сосиску, тыкаю ее в горчичный холмик на краю тарелки. Откусываю. Поворотник делает хорошие сосиски. Пиво у Поворотника не очень, но сосиски просто класс.

— Но все же я хотел бы спросить…

— Почему я разговариваю именно с вами? Так вы давно на примете. Забыли?

— Нет-нет, вы упомянули Валаама. Там ему встретился ангел.

— Я и есть ангел, ваш старший брат, и появился через три дня и три ночи после того, как кончилась вечность. Мне не дано творить чудеса, воскресить Лебеженинова я не способен, но кого-то убить или отсрочить чью-то смерть могу. Когда-то я был послан разобраться с вашей завистью, но ничего с нею поделать не смог, и с тех пор застрял тут, в ваших дрязгах, хотя главной моей задачей всегда было напоминать о долге, заставлять ему следовать, отвечать своему предназначению, выполнять завет и тому подобная хрень.

Он отхлебывает из стакана. Оглядывается по сторонам. Его лицо-маска искажается гримасой, словно он съел что-то горькое.

— Теперь я могу признать, что совет убить Валаама был не самым лучшим. Во всяком случае, сейчас я бы так не поступил.

Он делает еще глоток и отодвигает стакан.

— Ладно! Давайте к делу. Вы единственный, кто пока понял, что здесь происходит. И это никуда не годится. Поэтому…

— Никуда не годится то, что я понял?

— Оживший мертвец! Вот что никуда не годится! Этот несчастный преподаватель рисунка, пошедший в народ оппозиционер, с которым вы разбирали смысл гимна Till we have built Jerusalem, ну и так далее и тому подобное, представляет собой угрозу установленному порядку. А мне предписано еще и поддерживать порядок. Понимаете? Должен же кто-то этим заниматься! — Он вновь отрывисто смеется, резко выдохнув несколько раз «ха-ха-ха-ха!» — У меня, кстати, для вас две новости. Хорошая и, как можно догадаться, плохая. Хорошая — это то, что нет жизни после смерти. Понятно?

— Понятно. А плохая?