Свет очага

Послышался смех, одобрительный крик, хохот даже пошел. Я уже давно заметила, что на войне радуются всякой мелочи, всегда готовы поддержать шутку, лишь бы повод был. Может быть, этим люди стараются заполнить, заглушить тоску по дому и забыть о том, что каждый час их подстерегает опасность. И смеются с готовностью, жадно, будто хотят насмеяться впрок, загодя, за будущие свои страдания.

Вечер был теплый. Расположились на зеленой лужайке, одни сидели, другие лежали, облокотившись, как будто собирались в выходной день на отдых. Вместо скатерти мы со Светой приспособили большие холщовые мешки, нарезали хлеба, колбасы, поставили масло. Вскрыли консервы — и выпить что было, и закусить. Кто-то сказал мечтательно, поставив кружку на землю:

— Эх, русской водочки бы сюда!

— Что водочка? Самогону бы лучше, первача. От этого немецкого зелья проку мало!

— Не берет проклятый шнапс. Все равно что чайком балуешься.

И все-таки немецкая водка наконец подействовала на партизан. Кто-то затянул песню.

— За победу! — гремел Абан, перекрывая нестройный шум голосов.

— Скоро мы нашу Назиру на родину отправим! Недалек этот день, вижу его! Давайте выпьем за то, чтобы она благополучно до дома добралась!

Я хоть и не пила, но, глядя как пьют, лихо крякают, будто сама захмелела, на душе стало легко-легко, все мои переживания заволоклись туманом.

Носовец, подтянутость, собранность которого всегда заставляли меня робеть, весь как бы распахнулся. Бесшабашно, весело он бросил:

— А ну, наливай. Не каждый день у нас такой праздник!

Потом он пощекотал Дулата, сидевшего на коленях у мужа, и тот рассмеялся, тогда Носовец, набычившись, выставил два толстых пальца своих и, шевеля ими, надвинулся на довольного малыша.

— Идет коза рогатая… Забодаю, забодаю…

Но неожиданно Носовец оборвал игру, тихонько похлопал Дулата по спине и сказал задумчиво:

— Наше место займут они. Вот из кого вырастет настоящий солдат. В походе родился, в походе закалился. Так, джигит?

Веселье всех охватило, даже самых нелюдимых вовлекло в свой шумный круг. Даже Кузьмич, седенький тишайший старичок, и тот был навеселе, с тихой умильной улыбкой поглядывал на всех. Этот старичок пришел в отряд нынешней весной. Про себя я звала его «Белоголовым».

Кузьмич был отцом того Саши, который вывез меня на санях из лагеря, когда навалились немцы, и который после погиб у меня на глазах. После смерти сына отец не усидел дома, сказал, что будет вместо Саши. Его определили к нам в обоз. Сначала Кузьмич артачился, требовал винтовку себе, но Касымбек сказал ему:

— Отец, обоз тоже фронт.

— Оно, конечно, так, — согласился он. — Да уж поклялся я за Сашку моего хоть одного фашиста собственной рукой на тот свет отправить.

Мы сразу с ним как-то сошлись, мне кажется, он даже полюбил меня. Может быть, потому, что в последнюю минуту Саши я была рядом. Я рассказала ему, как погиб Саша, и больше он ни разу не заговаривал об этом. Обращался Кузьмич ко мне не иначе как «дочка», и к моему Дулату он привязался, называл «внучком».

Кузьмич оказался очень хозяйственным человеком, веревочки на дороге, гвоздя ржавого не оставлял и приговаривал при этом:

— В хозяйстве, дочка, все пригодится. Каждая вещь пользу должна давать, умей ее только употребить.

Глаза его в красных прожилах все время слезились, будто он плакал и никак не мог выплакать свое горе.

Много ли выпил Кузьмич сейчас, я не заметила, но его лицо раскраснелось. Он поглядывал на всех умильным взглядом и улыбался. Такое же умильное выражение на лице его я замечала, когда он играл с моим Дулатом…

Как и я, Света не пила, но настроение у нее было хорошее. И от Николая не отворачивалась. Я заметила, что в последнее время она не старалась избегать с ним встреч, как прежде. Просто Николай стал теперь для нее одним из многих, отболел и ушел из ее души. И меня восхищало ровное ее поведение, вряд ли я сумела бы так держаться.

Николай же, наоборот, при встречах с нею был неестественен, весь напрягался, деревенел и старался поскорей пройти мимо нее.

И сейчас беззаботность Светы действовала на нервы ему. Он громко, резко откидывая голову, смеялся, громко разговаривал и усиленно старался не глядеть в ее сторону. И все же она притягивала его взгляд, он был бессилен, не мог не смотреть на нее.

Партизаны запели «Катюшу». Вспомнилось мирное время, когда мы с Касымбеком жили во флигеле бывшей барской усадьбы, и я там услышала эту песню впервые. Будто вечность прошла с тех пор, и в то же время, словно вчера все это было.

К поющим присоединился и Николай, и когда доходило до слов: «Пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет», голос его звучал неистово и яростно, вырываясь из стройного хора диким, ломающим мотив выкриком…

Почему именно в этот теплый и ясный вечер во мне зародилось недоброе предчувствие? Сама не могу объяснить. Не могу понять, откуда оно взялось и чем было вызвано.

Солнце уже клонилось к закату, голоса певцов стали разбредаться, хрипловато пробуя затянуть другие песни. Носовец, вдруг повернувшись ко мне, сказал ласково:

— Спой-ка что-нибудь по-казахски!