Свет очага

Мы сказали, что и ее не смогли отыскать. Сама же Елизавета Сергеевна не только не знала, где вагон, но забыла даже, в какой стороне вокзал. После долгих поисков мы наткнулись на нескольких наших женщин, столпившихся у горевшего вагона. Среди них были Алевтина Павловна и Муся-Строптивая. Они шумели, о чем-то спорили. Голос Муси был слышен издалека.

— С места мне не сойти, если это не наш вагон, ну! Я его сразу узнала, это он, и все тут. Ей-богу, не вру!

— Откуда ты знаешь? — сомневалась Алевтина Павловна. — Одни товарняки, попробуй различи: все одинаковые.

Кофточка и зеленое платье Алевтины Павловны были измазаны глиной и травой, лицо покрылось пылью, копотью. Вовка-командир присел у ног матери. Бедный мальчуган совсем сдал.

Со всех сторон послышались возражения.

— Оставь, это не наш вагон.

— Наш состав был совсем на другом пути.

— Да, наверное, это другой.

В теплушке остались кое-какие вещи, одежонка, и мы очень хотели, чтобы этот горящий вагон оказался чужим. Но вышедшая из себя Муся клялась и божилась, убеждая нас в обратном. И пока мы все это выясняли, тушившие пожар военные дошли до нас и стали сбивать пламя струей воды из длинного шланга. Они проломили черную, изъеденную огнем стенку и потащили баграми горящие узлы и чемоданы. Это было наше добро, и мы с криками бросились к нему. Какой-то лейтенант, видно, командир тушивших пожар солдат, встав между огнем и женщинами, отогнал их подальше.

— Сгореть, что ли, хотите? Назад! — хрипло закричал он. И велел окатить из шлангов тлеющую груду пожитков. Женщины бросились к ним, перемазались сажей. Некоторые, обжегшись, ойкали, трясли пальцами и дули на них.

На путях и раньше была ужасная мазутная грязь, теперь, когда к тому прибавились пепел горящих вагонов и вода из шлангов, образовались огромные черные лужи, и в них оказались многие наши полуобгоревшие вещи. Каждый отыскивал свои узлы, переворачивал их, еще больше перемазывая остальные. Я отыскала мой деревянный чемодан, обгоревший с одного края. Узел с пальто и кое-каким домашним скарбом не нашелся, наверное, сгорел в одном из уголков вагона. Не у меня одной пропажа. Я слышу, как женщины умоляют солдата, орудовавшего длинным багром:

— Товарищ боец, пошарь-ка еще раз около стенки. Чемодана моего нет.

— Миленький, поищи еще разок в вагоне, поищи, ради бога, а?

Хорошо, что хоть мой чемодан уцелел. Там у меня было несколько платьев и сапоги. Это мен «я обрадовало. Стыдно же из такой дали возвращаться в аул налегке. Угол моего чемодана продолжал тлеть. Огонь еще не прожег доски. Я хотела открыть его, но куда-то запропастился ключ. Пробовала сорвать небольшой замочек — но где там! — разве выдернешь гвозди, которые забивал дядя Сеилхан. Чемодан уже начал загораться. Я стояла в растерянности, не зная, что делать. Но тут какой-то боец закричал у меня за спиной:

— Эй, я патушу?! Держи вода, вода палью, — и не успела я обернуться, как он направил струю из шланга на мой чемодан.

Мне показалось, что этот человек говорит по-русски с акцентом, похожим на мой, и голос его был таким родным. Когда я обернулась, чтобы поблагодарить, он тоже застыл удивленно.

— Вот те на! Вы не казашка, сестренка?

— Казашка, казашка. И вы казах? — спросила я, даже не сообразив, что он заговорил по-казахски.

— Казах, конечно. Как вы оказались в этих краях?

— Муж у меня командир. С ним и приехала. Кто мог знать, что случится такое. Старший лейтенант Касымбек Едильбаев… Может, встречали где?

Боец, видимо, не решался прямо сказать, что не встречал.

— Э-э, трудновато вам приходится, — как-то замялся он.

Был он высоким, длинноруким парнем со скуластым лицом, на котором выделялся нос с широкими ноздрями. Из-под широких бровей поблескивали пронзительные глазки— хваткий был, видать, парень. Но я так истосковалась по родным краям, да еще в такой попала переплет, что, встретив земляка своего, так обрадовалась, словно брат он мне был и за ним замаячили крыши родного аула. Но радость быстро угасла. Ясно было без слов — этот солдат ничем помочь мне не сможет. У нас с ним слишком разные дороги.

Парень тоже, видимо, истосковался по дому. Поливая из шланга, он все топтался неподалеку, поглядывая на меня и тревожно и радостно.

— Я вам сказал «сестренка», а вы того… оказались женгей. Но по годам вы мне все-таки сестренка, наверное. Как вас зовут? Меня — Букашев Абан. Господи, как жаль, что вы не смогли проскочить туда! — он махнул на восток.

— Что же теперь с нами будет?

— Этого я не знаю, — он передал шланг одному из своих товарищей и стал вытирать перепачканные в саже огромные руки. — Ну, тяжело вам придется, тяжело. Дорога разрушена, мост тоже разбомбили начисто. — Было видно, что Абан искренне меня жалеет, он тоскливо задумался, нахмурил брови, — Господи, что же вам сказать-то? Погодите немного, я пойду с командиром посоветуюсь.