Свет очага

Водка свое взяла: хмель пошел гулять по жилам, глаза заблестели каким-то слизистым блеском, лица сально запотели. Распрямившись духом, они загудели вразнобой и набили небольшую комнатенку хриплыми голосами, криком, стуком.

— Ну-ка, наливай еще.

— Эх, завьем горе веревочкой!.. Чур, по полной, говорю, да?

— Душа горит, налей еще. Запеклось сердце дочерна.

Сизыми пластами стлался табачный дым. Слабенько светила семилинейная керосиновая лампа тети Дуни. В избу вошло шесть человек, а теперь, казалось, их стало вдвое больше. Все пришло в движение: вскидываются руки, вертятся взлохмаченные головы, таращатся или щурятся глаза, ходят по потолку тени. За спинами сидящих мечется рыжеватый. Схватив кого-нибудь за плечи, он припадает губами к уху, словно боится, что не успеет сказать что-то важное. Его отталкивают, и крючковатый нос, и выгнутый, как дно роговой табакерки, подбородок прилипают к уху другого. Голоса звучат все громче, вскоре разговор превратился в сплошной гул. Я стала подремывать, клейко смежались веки, и вдруг — пронзительный вопль: «Ой, мама!»

— Ой, мама! Мамочка! Что я наделал? Что натворил!.. Спаси меня, мамочка.

Опять белобрысый полицай. Рыдает, как ребенок. Разгулявшиеся было полицаи умолкли, все повернулись к нему, стали успокаивать, отчитывать, советовать.

— Ах, дурень, да ты что, сопливый, все за мамин подол цепляешься?

— Ладно, не глупи, выпей лучше.

— Перестань, говорю, ну? Перестань! Что ты?

— Хе-хе!.. Кишка тонка. Где ему выдержать такое!

Из густого, тяжелого гула опять пронзительно вырвался крик:

— Ах, мамочка ты моя родная! Что же я наделал?! — зарыдал и упал головой на стол этот малый.

— Заткнись, дурак! Без тебя тошно! — закричал на него кряжистый. — Что ты душу нам травишь, маму сюда зовешь? Ты куда ее зовешь — думаешь ты или нет?! Налейте ему, — хрипло сказал он, успокаиваясь.

— Да, да налейте.

— Ох и добрячий самогон. Штука! — одобрительно подхватили полицаи. — Лучше лекарства нет. Все лечит, гад такой, все!

Казалось, время остановилось. Я снова начала было впадать в тупое забытье, когда заломило в животе. О, господи, так он еще жив, оказывается?! За целый день ни разу не напомнил о себе, а теперь вдруг забушевал. А может быть, это начались проклятые схватки? Ну — нашла время рожать! Прикусив палец, я долго сидела, не дыша от страшной, разрывающей боли. Но вот она стала расходиться, ледяной пот выступил на лбу.

Придя в себя, я увидела громадного Усачева, он качался и еле стоял на ногах — русский самогон, наверное, способен свалить даже слона. Он пытался обнять молодого полицая, сидевшего теперь с безжизненно повисшей головой.

— Тереха… Эй, Тереха… Ты меня уважаешь, да? Я же тебя, как брата родного… Нет, ты меня уважаешь, а? Ты скажи мне… Скажи… ты меня в-важаешь?

В полку у нас женщины говаривали: если мужики, выпив, заговорили об «уважении», все, недалеко и до драки. А тут уже шел разгул на сломную голову, и бог знает, чем все кончится. А если драка… Вот уж точно: верблюды дерутся и давят мух… Я понимала, что спасение одинокой беженки, когда погибло множество людей, живших в своих родных местах, было чудом, и оно, это чудо, произошло: я получила подарок — жизнь, но надолго ли? Чего же я еще сижу, какой еще милости жду? Или, может быть, того, что в комендатуре меня помилуют? А пьяные эти полицаи не попытаются пристрелить еще по дороге? Меня опять стала заламывать боль, но, сцепив зубы, я пересилила ее, загнала куда-то вглубь своего тела.

Я сидела у самого порога, один из полицаев, выходя наружу, споткнулся о мои ноги и пнул их размашисто.

— Путаешься тут, стерва… Иди в сени!

Шагнув следом за мной, он ткнул в темный угол сеней:

— Сиди тут и гляди не шебуршись.

Через минуту он вернулся и, стуча сапогами, прошел мимо меня. Из щели кое-как прикрытой двери несло чадом, кислым перегаром и, покрывая галдеж, рокотал бас Усачева. Теперь ему было мало «уважения», и он плаксиво жаловался, что его «никто не любит». И тут меня точно вихрем подхватило, я легко, не замечая тяжести своего тела, выбежала на улицу.

Яркий всплеск пламени ослепил меня, я испуганно прижалась спиной к стене. Горели деревенские дома. Я постояла, не решаясь оторваться от стены. Что же это я стою? Быстрее!..