Свет очага

Я так и раскрыла рот. Так вот оно что, вот чей это голос! Это же тот самый Носовец, которого я слышала, лежа на печке у тети Дуни. Густые брови, крупный с горбинкой нос, широкие плечи, — таким я и представляла себе этого человека. И теперь у меня возникло такое ощущение, будто мы знакомы с ним с давних времен и даже как будто вчера только виделись. Я не сводила с него глаз, он бросил на меня пару раз быстрый проницательный взгляд.

— Да вы садитесь, садитесь, голубушка, — мягко произнес он.

Бывают люди, властность которых подчиняет помимо твоей воли, и я даже сама не заметила, как послушно села.

— Вы долго прожили в той деревне? — спросил он, опускаясь на лавку.

— Два… нет около двух месяцев.

— У кого же вы жили?

— У Евдокии Герасимовны.

— У Евдокии Герасимовны? — удивленно вскинул брови Носовец.

— Да, у нее я жила, — ответила я и не вытерпела, — И вас видела у нее.

— Меня? Та-ак, интересно… А я почему вас не видел?

— Я… тоже не видела вас: когда вы пришли, я пряталась на печке. Слышала весь ваш разговор.

— Та-ак! Встретились, значит, — рассмеялся Носовец, смеяться начинал он внезапно и громко, и также внезапно оборвал смех. — Я-то считал себя великим конспиратором. А не заметил, что меня подслушивают прямо за спиной, — и спросил неожиданно: — Связную в том доме видела?

— Смуглянку? — вырвалось у меня, и я запоздало прикусила язык.

Я хотела скрыть эту тайну, ничего не сказала даже Касымбеку, а теперь еле увернулась от насторожившихся пронзительных глаз Носовца.

— Знаю, что приходила, слышала, но не видела, как и вас.

Я чувствовала, что голос мой выдает меня, но Носовец не стал допытываться, помолчал только, какую-то минутку словно колебался, спросить меня о связной или нет.

— А Евдокия Герасимовна… — голос его сгустился. — Что вы знаете о ней? Погибла… вместе с деревенскими?

— На моих глазах погибла. Внучку пыталась защитить… Вцепилась в автомат немца…

Носовец какое-то время молчал, опустив голову.

— Пусть покоится в мире. Настоящим гражданином была. Мы с ее сыном Павлом вместе росли. — Он проговорил это тихо, как будто одному себе. — А внучка Наташа?

— Пока в тетю Дуню немец… строчил из автомата, Наташа убежала. Как будто спаслась. При мне в нее не попали.

— Если жива… найду, — сказал Носовец.

Какую-то минуту он сидел, размягченно опустив плечи, лицо его тоже обмякло, как во сне, но он быстро взял себя в руки и стал опять внимательным и жестким и принялся дотошно расспрашивать о случившемся в деревне. Запинаясь, непослушным своим языком я рассказывала о том, что видела, знала, пережила. Он слушал внимательно, не торопил, порой помогал мне вопросами. О некоторых деталях он расспрашивал особенно подробно. Я даже растерялась, почувствовала вдруг, что знаю не так уж много, даром что была в самой гуще событий, и не смогла на многие вопросы Носовца ответить. Откуда пришли немцы? Сколько их было? Кто ими командовал? Сколько человек спаслось? Всего этого я не знала. Не помню, сколько было полицаев, пятеро или шестеро их пило водку в доме тети Дуни, запомнила только одного — «старого знакомого» Усачева.

— Значит, видела Усачева? — нахмурился Носовец, услышав его имя.

— Да, видела.

— Полицаи в расстреле участвовали?

— Нет. Они помогали подгонять. Потом, кажется, поджигали дома.

— Все равно… их руки тоже в крови.

Мне вспомнились слова кряжистого полицая. Кто-то из них, глуша свою совесть, кричал: «Мы-то не стреляли», а кряжистый усмехнулся: «Да, мы не стреляли, мы им только связывали руки и ноги, а немцы резали». Я передала эти слова Носовцу, он остался ими как будто доволен.

— Очень верно сказал. За это они и получат свое… Да, немало ты тоже перенесла. Вот… родила теперь в таком месте… — Он помолчал. — Ладно, отдыхай, набирайся сил.

У тети Дуни я только и делала, что спала и привыкла, стала сонливой, и теперь в этой землянке, едва освободившись от дел, начинала дремать. Но сон не крепкий у меня, птичий; непрерывные какие-то обязанности, вечные заботы ни на минуту не оставляют меня. Просыпаясь от малейшего шороха, я испуганно думаю о том, что еще я забыла или опоздала сделать. «Что же это?» — торопливо ищу я и тут же вспоминаю о малыше. И сердце тотчас же горячо охватывает радость. И еще удивление: я стала матерью! Трудно сразу поверить, что существо, которое еще вчера распирало тебя, порождало тысячи страхов, теперь, появившись на свет, живет — ест, спит, плачет и смеется, как и ты, и — новое, совсем иное существо, начавшее уже отдельную от тебя жизнь. Он растет, мой ребенок, я вижу этот рост, как разглаживается лицо, как наливается его тело.

Проснувшись, я услышала, как о чем-то негромко беседовали мужчины. Они сидели перед печкой. Пламя гудело в трубе. Я невольна прислушалась к разговору.

— Если сказать честно, товарищ Едильбаев, — говорил Носовец, — лично я не совсем верил, что ваша операция будет столь удачной.

— Почему же, Степан Петрович? — это голос Касымбека.