Свет тьмы. Свидетель

— Девица могла бы проявить хотя бы столько воспитанности, чтобы удалиться и дать нам возможность поговорить без посторонних, — заявляет пани Гаразимова самым ледяным из всех возможных ледяных тонов своего голоса.

И тут Лида выкидывает такое, чего, ей кажется, она будет стыдиться до самой смерти. Слегка приподняв края юбки кончиками пальцев, она делает книксен и отвечает деланно сладким голосом:

— Конечно, милостивая пани.

Потом берет Еника под руку и добавляет:

— Ты меня проводишь, Еничек?

Обалдев от неожиданного поворота разговора, Еник идет с Лидой нерешительно и неловко. А так как на средней из трех дорожек, идущих к беседке, стоят родители Еника, Лида избирает ту дорожку, что ведет вниз, к дому.

— Еник, останься, — выкрикивает пани Гаразимова.

Но сын идет с Лидой, хотя сознание, что происходит нечто тягостное, сковывает его все больше.

— Енда! — кричит пани Гаразимова, и в ее голосе прорываются нотки приближающихся слез или истерики. Сын останавливается и оглядывается. В тот же миг Лида отпускает его локоть и пускается бежать.

Еник стоит, как соляной столп, тупо и растерянно. Когда он решится — будет уже поздно. Дорожка перед Лидой затуманивается слезами, но она бежит все быстрее и быстрее. Прочь отсюда. Праздник для нее кончен. Он не должен был оглядываться. Должен был идти и не оглядываться. Это была только репетиция к спектаклю, который никогда не состоится, но он не смел так подвести ее.

Картежники разыщут друг друга и на Страшном суде, они не затеряются в толпе прочих грешников, а распрекрасно сползутся в кучку. Если не найдется ничего другого, они настригут карт из своих покровов, саванов, риз и их «беру прикуп, — сто и семерка, — еще одну, — масть, господа, — очко, — карты на стол» и прочие игрецкие словечки будут звучать даже перед самым престолом божьим. Их адские муки будут не от жара в котлах, в которых им кипеть, а от невозможности собраться и составить партию.

Для них хороша любая возможность, чтобы сойтись и играть кон за коном, просто, чтобы утолить жажду, просто, чтобы выяснить, кто же сегодня первый оглядит всех свысока, потрет руки и скажет:

— Ну, как, господа?

И что за праздник, если не шуршат карты, а если уж шуршат, то пусть весь мир перевернется и станет на голову.

Вот и тут, в том углу сада, что ближе к дому, на трех столах идет игра, на двух — в марьяж, на третьем — в ферблан. В ферблан играют самые азартные — трактирщик и мясник; мясник проигрывает пару волов, трактирщик — недельную выручку, хоть ему пришло время платить долг пивовару; но это пустяки, небольшое кровопусканье, — редко случается, чтобы кто-то спустил все.

Оба трактирщика — это те, кому бургомистр доверил сегодняшнее угощение, один из погреба «Под ратушей», другой с «Уголка», мясник Малек, сосед бургомистра и его соученик по начальной школе, — все мясо для сегодняшнего пира поставил он. Четвертого игрока привел владелец трактира «Под ратушей», наверное, потому, что заведение, о чем указует и его название, в ратуше, а она — под боком у суда, и все это в сумме составляет как раз тот самый пресловутый тихий омут, в котором черти водятся. Четвертый игрок — это пан Никл, Карличек Никл, для которого карты давно перестали быть возбуждающим развлечением, превратившись в средство добывать хлеб насущный. Карличка выдворили из соседнего района, и в Бытни он остановился просто так, чтобы оглядеться, и еще потому, что человек его сорта не может пропустить никакой возможности. Карличек способен на большее, чем обыграть ротозеев в «двадцать одно» или в «зеленое поле».