Свет тьмы. Свидетель

Сад перед их глазами был россыпью света и тени, а в той стороне танцевали, воздух между черными и позолоченными стволами, пронизанный стрелами солнца, дрожал, видимый и голубоватый. Лида вдруг почувствовала себя такой отчужденной, словно никогда не принадлежала и не могла принадлежать этому миру, и ей было бесконечно этого жаль. Кого любит в ней Еник и кто в ней мог ответить ему взаимностью? Он зовет ее Лидой. Но кто она — Лида? Иногда ей кажется, что в ней живет великое множество людей и она ищет среди них себя. Они взывают, кричат в ней, как узники, но чего они хотят? Чтобы она отдала им свое лицо, свой голос, свои чувства и свою волю? Чтобы она в них теряла и снова обретала себя? Она кажется себе слабой, обманутой и покинутой, как ребенок в лесу; завели в лес и оставили одну. Еник, Еничек, помоги мне! Погибну, если тебя не будет со мной. Но как мне объяснить тебе это, ведь ты же не поймешь. Я пропаду в лесу, пока ты будешь стоять за прилавком и отмерять шифон, Манчестер и шевиот, пока будешь толстеть, потому что перестанешь играть в теннис и как-нибудь в воскресенье забренчишь на пианино супруге, — у которой будет на пальце бриллиант, унаследованный от свекрови, — один из тех дурацких фокстротов, которыми ты развлекал нас в худейёвицком клубе. Тогда ты не услышишь моего голоса, который тщетно будет звать: «Еник, Еничек!»

Тут фантазия так расстроила владетельную госпожу из беседки, что по ее щеке покатилась слеза. Но это, наверное, она дала волю одному из узников, что томятся в ней, и он заплакал.

Еник увидел слезу, выкатившуюся из-под ресниц и побежавшую по щеке раньше, чем Лида ее почувствовала. Он наклонился к девушке и схватил ее за руку.

— Лида, что с тобой? Я не хотел тебя обидеть.

Лида вскакивает, чтобы убежать. Но Еник встает одновременно, и она падает прямо ему на грудь. Сильные руки смыкаются вокруг нее, она вся окутана этим душным объятием и тщетно пытается защититься локтями. Но зачем противиться, если сдаться так сладостно? Руки тянутся вверх, и пальцы погружаются в густые волосы Еника и цепляются за них с силой, присущей только утопающим.

Те, что подошли в этот момент, — предательская рыхлость дорожки заглушила звук шагов, — остановились как вкопанные и окаменели, превратившись в собственные изваяния. Отец и мать Еника — вечно в черном, словно все время идут за гробом того, что умерло в них давно, тощие, одного роста, с изрезанными острым ножом алчности лицами, поблекшими и обесцветившимися в сумерках лавки, похожие друг на друга, будто один хищный и корыстолюбивый дух вселился в два тела, опасаясь, что недостаточно наживется, будучи в одном лице. Минуту они смотрели молча, потом переглянулись, и мужчина кивнул, как будто давая свое разрешение на что-то.

— Еник, — позвала женщина голосом столь жестким, что от его звука служанок пробирает дрожь или они заявляют, об уходе.

Двое в беседке на какой-то миг прильнули друг к другу еще крепче, как будто хотели спастись один в другом, потом отпрянули в стороны. У Лиды лицо пылает, у Еника страшно побледнело.

— Еник, — повторяет безжалостный голос, — хоть бы ты постыдился, раз у девицы нет стыда.

Юноша вскидывает голову, кулаки у него сжаты так, что косточки побелели. Лида погладила тот, что к ней ближе, и прошептала:

— Еничек.

От прикосновения ее ладони и при звуке ее голоса Еник слегка расслабился, но совсем сдержаться не смог, хотя, по-видимому, понизил голос и смягчил выражения:

— Стыдно должно быть только вам. Это вы подсматриваете за мной.

Лидии гнев тоже улегся, и она уже готова увидеть все это в смешном свете, а смешное в этом есть, хотя две мрачные и зловещие фигуры, такие пугающе черные на золотом фоне песчаной дорожки, удерживают ее от этого. Сдерживает и искренность, с какой Еник кинулся в бой с родителями. Зачем? Все равно у него не хватит решимости оставить их, и она в один прекрасный день исчезнет — для него, для родителей и всей Бытни.

Фигуры на дорожке снова переглянулись, на этот раз изумленно, словно не веря тому, что слышали, и женщина опять заговорила своим безжалостным голосом. Лида, сжимающая пальцами запястье Еника, почувствовала, как тот вздрогнул.

— Немедленно домой. Там поговорим.

Господи, как он должен был бояться ее маленьким, говорит себе Лида, в то время как Еник, принуждая себя к спокойствию, отвечает матери голосом, слегка приглушенным:

— Не делай из себя посмешище, мама. Ты же знаешь, что если я не хочу, то не обязан слушаться тебя.

Отец, молчавший все время, будто был уверен, что жена справится сама, заговорил теперь голосом вкрадчивым, каким торговцы разговаривают с заказчиками и который так противоречил его алчной физиономии:

— Думаю, что я могу тебя заставить.

Еник снова вскидывается.

— Это средство мне известно, папа. Но только один человек боится, что ты его пустишь в дело, — это ты сам. Жаль только, что вы выбрали для разговора именно это место.