Свет тьмы. Свидетель

В распахнутых настежь воротах усадьбы появляется мадемуазель Элеонора, и судья недовольно хмурится. Что ей здесь надо? Она не имеет права вмешиваться в действо, приведенное в движение собственной тяжестью, чтобы решить то, что не дано было решить никому из них.

Лени, решительная и отважная, какими бывают те, кому нечего терять, повелительным жестом указывает на землю перед собой, и ее голос, еще более твердый и неумолимый, чем обычно, отчетливо разносится по площади.

— Пепек, слезь немедленно и ступай домой.

Но ни ее вид, ни холодный и насмешливый голос, которого до сих пор боялись оба брата, на сей раз не в состоянии умерить воинственность всадника.

— Лени, — рычит он хрипло, — я убью лошадиную голову и выиграю тяжбу. Я никогда больше не буду проигрывать. Никогда. Смотри!

И хотя Луцка не перестает пританцовывать, бить копытами и кидаться из стороны в сторону, помещик, стиснув коленями ее бока, поворачивает кобылу к воротам и, тут же вскинув обеими руками винтовку, стреляет. Площадь вздрагивает от выстрела, и гулкий отголосок его принимается гулять, громыхая, между домами, словно заблудившийся гром, и, прежде чем раздробиться и исчезнуть, эхо успевает еще поиграть с ним и превратить его в стаю лающих и завывающих псов. Пуля, отбив у гипсовой головы над воротами кусок ноздри, швыряет ее к ногам мадемуазель Элеоноры, но она, не отступив ни на шаг и не подняв над головой рук в защиту, не издает ни звука, хотя не знает, куда целился Пепек.

Луцка, испуганная выстрелом, мчится вниз по отлогому спуску площади к трактиру «У лошадки», где стоит грузовик, полный пивных бочек. Кобыла огибает его и сворачивает направо к ратуше. Она до сих пор не избавилась от своего седока, помещик, хрипло покрикивая и размахивая винтовкой над головой, все еще держится на ее широкой спине. Более того, снова овладев недоуздком, он приостанавливает ее неукротимый бег, вступает в короткую схватку и ведет, перепуганную, укрощенную и дрожащую, вокруг сквера к зданию суда.

Площадь пустая, нигде ни души, его некому остановить. Лишь под аркой ворот дастыховской усадьбы неподвижно стоит мадемуазель Элеонора.

— Лошадиная голова, где ты? — орет Пепек. — Я разобью тебя на куски!

Наверху, вон за тем окном, сверкает глаз, пустое бельмо без зрачка. Пепек отводит затвор, чтобы выбросить стреляную гильзу, солдат в нем еще не умер, не захлебнулся в прибое волн, захлестывающих его мозг, на этот раз Пепек целится тщательно, потому что Луцка под ним на миг угомонилась, и стреляет еще раз.

Все это время судья стоял неподвижно, он видел, что брат целится в него, и кто знает, быть может, подсознательно повернулся к нему грудью. Он не может и не смеет вести себя иначе. Если тяжба должна быть решена ценой гибели их обоих, так тому и быть. Именно сейчас поднимается председатель верховного трибунала, надевает берет и готовится вынести окончательный, не подлежащий обжалованию приговор.

Оконное стекло над головой судьи лопнуло и разлетелось вдребезги, пуля, с жалобным свистом задев потолок, ударяется в стену позади судьи. И в эту минуту в судье что-то обрывается. Мечта об абсолютной справедливости рассыпается на мелкие части, как разбившееся вдребезги оконное стекло, а стоявший у окна неутомимый сутяга, преследуемый призраком неоконченного спора и нарушенного права первородства, повергается с пробитым сердцем.

В мгновение более короткое, нежели сама эта смерть и этот выстрел, вызвавший ее, судья осознает, что стряслось ужасное, самое страшное, что только может произойти между людьми: брат поднял ружье на брата, чтобы убить его. Он знает, как глубоко был бы сам виновен в своей смерти и в преступлении брата. Судья уже не думает ни о чем ином, в нем восстал из мертвых Дастых, любящий человеческой любовью дело, и ясные мысли, и решительные поступки.

Судья поворачивается и спешит на улицу, не замечая перепуганных лиц в комнатах, через которые он бежит. Сердце его бьется молодо. Он уцелел, чтоб принести исцеление Пепеку.

А на улице, перед зданием суда на неровной мостовой, широко раскинув руки, навзничь лежит помещик. Ружье валяется возле, Луцки не видать. После второго выстрела она вскинулась на дыбы и избавилась от безумного всадника. У судьи при виде этой картины стынет кровь в жилах, но он не умеряет своей торопливости. На площади появляются люди; они вылезают из своих укрытий и устремляются сюда. Судья не обращает на них внимания, он опускается на колени и, подсунув ладонь под голову Пепека, нащупывает большую шишку, но ладонь остается сухой. Судья нагибается и прижимает ухо к груди брата. Тревожно, со страхом прислушивается. Сердце Пепека бьется тихо, медленно, удары далеки друг от друга, но ритмичны.