Свет тьмы. Свидетель

Произошло это как раз в ту минуту, когда наши неприятели, достаточно вооруженные своими и нашими снежками — они подобрали те, что не раскололись, — предприняли новое мощное наступление. Мы не поспевали увертываться под градом ударов. Снежки уже шлепались вокруг меня, несколько шмякнулось о ворота, превратившись в грязно-серые лепешки, по чему мы позднее судили о ярости боя. Дверка за мной скрипнула, и оттуда, просунув сперва деревянную ногу, двигаясь боком, вынырнул лоточник Прах со своим лотком, покрытым белой клеенкой. И очутился в самой гуще перестрелки, будто с ходу вступив в одно из тех сражений, которые так любил воображать, в пыль, дым, муки и славу которых облачался, словно в плащ Ринальдо Ринальдини[5]. Градец, Садовая[6], Маджента, Сольферино и скалистые уступы Черногорья. Снежки вокруг летали стремительно, и один из них, величиной с кулак взрослого мужчины, угодил точно в середину с верхом загруженного лотка. Послышался приглушенный треск разбитого стекла, звяканье тарелок и жестянок, несколько поджаренных гольцов и шницелей из карпа свалилось на тротуар, в грязное снежное месиво.

На минуту все оцепенели и стихли, потом мальчишек обуял ужас — удивительно, как чувство вины мгновенно охватывает детскую ватагу, один что-то натворил, а все припускаются бежать. На месте преступления остались только мы двое — лоточник Прах и неподалеку от него я, остолбеневший от столь нежданного погрома. Я не мог отвести взгляд от лотка Праха — с него крупными каплями стекало что-то похожее на мутную воду, наверное, уксус, которым были политы селедка с капустой. Внимание Праха тоже было приковано к лотку, торговец уставился на клеенку, промятую ударом снежка-ледышки. Он будто не находил в себе сил сдернуть ее и убедиться в размере убытка.

Наверное, вид сокрушенного старика, его лицо, искаженное отчаянием, возвратило мне сознание опасности и ослабило оцепенение в ногах. Я сдвинулся было с места, собираясь бежать, но лоточник тоже пришел в себя, протянув ко мне свою хищную костлявую руку с длинными пальцами, он ухватил меня за шапку и за волосы, скрытые под ней.

Второй раз в жизни я беспомощно взлетел в воздух, вздернутый беспощадной могучей рукой. Тесемка шапки, завязанная под подбородком, душила меня. Прах, опираясь на свою деревянную ногу и на палку с острием на конце, в припадке безжалостной ярости начал трепать меня из стороны в сторону, забыв, что тем самым довершает уничтожение своего товара. Рыбки попадали в грязь, одна из банок с сельдерейным салатом, перекувырнувшись через край лотка, вдребезги разбилась о тротуар. Лоточник хрипел, ярость душила его, он не мог выдавить из себя ни слова. Я и сам задыхался, оттого что тесемка шапки впилась мне в горло, но все же попытался просипеть:

— Отпустите меня! Ведь я вам ничего не сделал!

Тесемка оборвалась, и я рухнул в снежную слякоть. Шапка с клоком моих волос осталась в руке Праха. Лоточник, потеряв равновесие, покачнулся и еле-еле удержался на ногах.

Я сделал первый глубокий вздох, и небо, и стены домов закружились надо мною. Что-то упало рядом, обдав лицо брызгами грязной воды. Это Прах швырнул мне мою шапку. Влага тротуара мгновенно просочилась сквозь штаны, и я быстро опомнился. Перевернувшись и встав на четвереньки, я нащупал шапку и уже настропалился бежать. Мне было не до лоточника, хотелось лишь убраться от него подальше. Но стоило мне сделать первый шаг, как Прах нанес мне в спину такой удар, что я чуть было не упал снова. Торговец, успев перебросить палку из одной руки в другую, саданул меня ею как следует.

Вот вам и картинка: мальчик приползает домой; в кухне перепуганная, придурковатая служанка стягивает с него грязную мокрую одежду, — господи Иисусе Христе, хозяин молоденький, да что же это вы делали, никак нельзя, чтоб сударыня дознались, — служанка умывает его, причесывает, только бы не осталось следов драки, — и вот он уже бредет к вечернему столу, по нему ничего не заметно, разве что немного напряжена спина и глаза округлились, как у кошки, стали огромные и блестят, будто в горячке. Он подавил слезы, и теперь все загнано внутрь — яростная злоба и ужасное, невыразимое, непереносимое ощущение несправедливости. Он еще должен следить, чтоб не стучали зубы, его знобит, наверное, подымается температура, а с того места на спине, куда пришелся удар и где теперь, конечно, появится синяк, как полая вода по реке с низкими берегами, по всему телу разливается боль.

— Что с мальчиком? — пугается маменька.

— Ничего со мной нет, — строптиво восстает паренек, насупясь, по все равно приходится показать язык и горло, а потом мать еще ощупывает правый бок, где сидит предательский аппендикс.

— Набегался, — рассудил отец. — Раньше спать пойдет.