Свет тьмы. Свидетель

Я неопределенно повожу плечами. Еще во времена Франтика Мунзара я научился подстраивать все так, чтобы никто не мог показать на меня пальцем — вот, дескать, это он.

Однако от дяди не легко отделаться.

— Ты зачем сидишь в магазине, скажи на милость? Если цветы кто-то дарит, ты обязан знать об этом. В конце концов уж не даришь ли ты их сам?

Я чувствую, как кровь у меня приливает к щекам. Не прикасаться, открытая рана!

Это искушение. Да отчего бы и не сказать: «А так ли уж это невозможно, не правда ли? Кто еще мог бы это делать, если не я?»

— Кленка.

Дядя вспыхивает.

— Я его вышвырну за дверь. Господин виртуоз будет проверять свои чары искусителя на моей дочери!

— Может, у него серьезные намерения.

— Серьезные намерения у этого бродяги! Ты младенец! Впрочем, если даже и серьезные. Я не хочу об этом слышать. За тридцать лет я досконально изучил господ, подобных Кленке. Мне они доподлинно известны, и у меня нет ни малейшего желания сделать свою дочь несчастной, а состояние — погубить.

— Да ведь ничего еще не произошло, это ведь может быть только проявление галантности, не больше.

— И ничем больше не станет, ручаюсь. Пусть себе по-прежнему носит свои цветочки, а на большее пусть и не рассчитывает.

Я ушел из канцелярии, утешившись лишь отчасти. Казалось, еще не все потеряно, но в дядино упорство верилось с трудом, поскольку речь шла о Маркете. И тут я не слишком ошибался, потому что не прошло и трех дней, как Маркета стала уходить из кассы около четырех часов и возвращаться только около шести. Когда это повторилось несколько раз подряд, я отважился спросить:

— Куда это ты все ходишь, Маркета. Наверное, в костел вместе с маменькой?

Нет, оказалось, что тетя теперь сидит дома,. чтобы составить компанию дочери.

— Мы репетируем, Карличек. На следующей неделе у нас концерт.

— Репетируете? Да с кем же?

— С паном Кленкой. Я буду петь его песни.

Какого еще ответа я мог ожидать? Я громко проглотил слюну.

— Вот это прекрасно, — выдавил я. — Лучшей исполнительницы ему не найти. Однако что скажет дядя?

Глаза Маркеты вдруг сузились, взгляд стал недоверчивым.

— Почему ты спрашиваешь? Тебе что-нибудь известно?

Это было ошибкой. Я тут же ушел в себя и выдавал ответы с такой осторожностью, на какую только был способен.

— По-моему, дядя недолюбливает Кленку. По крайней мере, он как-то выразился в этом смысле.

Маркетино лицо на мгновенье потухло, она смотрела на меня со страхом и тоскою.

— Давай выйдем, здесь трудно говорить.

Я кивнул делопроизводителю, показав ему на кассу.

Мы вышли. Ветер накинулся на нас, будто бесцеремонный сорванец, и мы спрятались в воротах дома, чтобы там найти от него защиту. Разговаривая вдвоем в том месте, где кончалась тьма подворотни и открывался вид на залитую солнцем улицу, не походили ли мы на влюбленных, которые никак не могут прервать свиданье? Как бы мне хотелось этого! Рукой я придерживал на груди пиджак, куда пытался забраться ветер. Мою руку Маркета накрыла своею рукой. Мы стояли так близко друг от друга, что ветер, искуситель, плут, проказник и скандалист, время от времени швырял мне в лицо пряди ее локонов. Я заставил смолкнуть свое сердце.

— Отчего ты думаешь, что он его не любит?

Нет, Маркета нимало не щадила меня. Но я противился горькому чувству, охватившему меня, я не мог ему позволить излиться в тех словах, которые я вынужден был произвести:

— Не знаю. Наверное, потому что вообще не доверяет музыкантам.

Маркета со свистом втянула в себя воздух, словно слова мои обожгли ее.

— Но Кленка — не просто музыкант. Это — один из самых больших талантов, которые когда-либо появлялись у чехов. Так все о нем говорят и пишут. Когда-нибудь короли почтут за честь видеть его у себя.

Она горячо убеждала меня, что ее избранник — необыкновенный, и ей не пришло в голову ничего лучшего, чем этакая хрестоматийно-журналистская фраза. Она меня не тронула.

— Жаль, что в Праге уже нет Фердинанда Доброго[12]. Может, он и пригласил бы его к себе в коляску проехать по Пршикопам[13]. Но это несущественно. Ему, конечно, пожалуют дворянство, и он возьмет себе в жены какую-нибудь принцессу или герцогиню. У нас их — с избытком.

Невероятно, что именно в этой моей речи уловила Маркета, чей трезвый ум иногда приводил всех в трепет. Она вцепилась ногтями мне в запястье, там, где прощупывается пульс, из глаз ее брызнули детские слезы, а из горла вырвался детский голосок, таким голоском она еще совсем недавно кричала: «Отдай мне мою куклу!»

А теперь воскликнула:

— Никого он не возьмет себе в жены, никакую принцессу! Я люблю его, да будет тебе известно!