Свет тьмы. Свидетель

Теперь бургомистр бежит по лестнице на третий этаж быстро и бесшумно, бесшумно оттого, что сразу после свадьбы приказал застлать лестницу и коридоры серыми ковровыми дорожками. Луна освещает эту сторону дома, и тени оконных рам ложатся крестами на ковре, который превратился в серебряный ручей среди черных стен. Кто знает, кого ожидал увидеть здесь Рудольф Нольч и почему у него вырвался такой вздох, когда галерея оказалась пустой. Он забыл запереть дверь спальни и вспомнил об этом, повернув ключ в замке — это его и перепугало. Что касается окон спальни, то они снабжены особыми запорами, и, чтобы их отпереть, нужно сосредоточенное внимание, к тому же на ночь окна занавешиваются тяжелыми черными шторами, раздвинуть которые весьма трудно. Слава богу, все в порядке, бургомистра огорчает только то, что он забыл об осторожности именно сегодня.

Он подходит к окну, луна стоит высоко в небе прямо против него, круглая и бледная, слегка напоминающая лицо азиата, улыбки которого тебе не понять и ход мыслей которого тебе чужд. Тьма растворилась в ее холодной, разъедающей купели, посеребрила крыши, дымится переливчатым маревом, изливается со стен белым сиянием, кристаллизуется на них, искрится, превращает листья деревьев в прозрачную чеканную фольгу, бросает и чертит тени, трепетные, полные таинственной жизни, обманчивых соблазнов и лютой жестокости.

Рудольф Нольч сжимает кулак и грозит луне. Потом отворачивается и начинает теребить бороду большим и указательным пальцами. Это движение и тихонькое потрескивание волос его успокаивают. Лунный нож как бы срезал налет времени с портретов мужчин и женщин из рода Мохнов. Они висят тут по два между дверьми. Иногда смотрят и усмехаются с высоты завершенных жизней, оттуда, где нет смятения и тайн; с них спали маски, и все страсти и тревоги, которые они прятали под ними и унесли с собой, теперь оживают и выходят наружу из подвалов прошлого, из бездны мертвых личин, вызванные дудочкой лунного света.

Бургомистр загляделся на портрет, висящий слева от дверей супружеской спальни. Это девичье лицо было копией лица его жены в те годы, когда они познакомились. Анежка Мохнова, родившаяся в последний год восемнадцатого столетия, была, наподобие Жозефины Богарне, изображена в воздушной белоснежной ампирной тунике, с поясом под самой грудью, нежно вздымающей драгоценную ткань, правая рука, с такими же выписанными длинными тонкими пальцами прижата к сердцу, левая — свободно опущена и легко сжимает стебелек пунцовой розы. Продолговатое лицо с фамильными чертами Мохнов, только хищное выражение, свойственное мужским лицам, здесь сильно смягчено и говорит на ином наречье и о другом. От переносицы круто, словно арки, поднимаются дуги бровей, в них — изумление и мечтательность, в глазах — страстный вопрос, грусть и как бы предчувствие того, что придет так скоро, губы на белом лице рдеют, как роза на снегу. Черные волосы, разделенные коротким пробором, собраны в высокую прическу и кажутся слишком массивными для этой головы и шеи, которые тем не менее несут их гордо и, наперекор усталости, легко. Анежка Мохнова умерла восемнадцати лет, через год после того, как был написан этот портрет: вернувшись из Праги с бального сезона, она заболела скоротечной чахоткой.

Бургомистр Нольч решил еще минуту побыть здесь и выкурить сигарету. Неотрывно глядя на лицо давно умершей свояченицы, он нашарил в кармане портсигар и спички. Когда портсигар был уже в руке и бургомистр собирался его открыть, он вдруг почувствовал, что за дверьми спальни что-то происходит. Повернувшись, он увидел, что ручка двери медленно-медленно поворачивается вниз.

Бургомистр опустил портсигар в карман и шагнул вперед, готовый ко всему и печальный, с одной успокаивающей мыслью: все-таки он вернулся вовремя. Она проснулась, наверное, когда он открыл калитку. Он помнит, что его вдруг словно подтолкнуло. Но что было бы, если бы этот пройдоха аптекарь шевелился еще медленнее или если бы он сам дольше болтал с полицейским? Медленно-медленно отворялась дверь спальни, словно это была игра, рассчитанная на то, чтобы напрячь нервы зрителей.

Катержина Нольчова, жена бургомистра, переступила порог и вышла в полосу лунного света, который сразу схватил ее в свои нетерпеливые объятья. Он просветил тонкую, почти такого же покроя, как ампирное платье Анежки Мохновой, ночную сорочку, присобранную над высоким поясом в два полукруга, в которых свободно лежали маленькие груди; выявил, как в вазе из дымчатого стекла, худенькое тело и зачем-то отдал глазам мужа, застланным бесконечной печалью.

Волнистые, коротко стриженные черные волосы, растрепанные беспокойным сном, обрамляют бледное лицо, совсем белое в лунном свете, глаза закрыты и длинные ресницы бросают тени, только губы красны, как на портрете, что возле двери, и, как свойственно всем мужчинам и женщинам из рода Мохнов, — даже сон не сделал их бледнее и не лишил сочной полноты.