Свет тьмы. Свидетель

В такую ночь тратиться на фонари ни к чему, и муниципальный совет уже давно вынес соответствующее распоряжение по этому вопросу. Вот, заложив дубинку за спину, бредет вслед за своей огромной тенью полицейский Тлахач. Какого, однако, великана катит он по горбатой мостовой. Постепенно перед своим мысленным взором он и сам вырастает в плечистый монумент — стража общественного порядка и безопасности ближних. Но лунная ночь и июнь могут подшутить даже над полицейским, которому перевалило за пятьдесят и который считает себя первым лицом в городе после бургомистра. Они напоминают ему, как в детстве он с мальчишками прыгал, стараясь наступить на голову собственной тени; и полицейский, неторопливо шагающий по пустынной, идущей слегка под уклон площади, оживленной лишь плеском и звоном фонтана, поддается безрассудному порыву. Вскинув руку и взмахнув дубинкой, этим внушительным символом власти, он кидается за своей тенью. Но тень, комично повторяя все его движенья, делает рывок вперед, и голова ускользает за пределы досягаемости. Все это столь нелепо, что полицейский тут же прекращает забаву и испуганно озирается вокруг.

На площади гулкая пустота, поет вода в фонтане и ни души — нет свидетеля, который утром мог бы начать:

— Ну, доложу я вам, нынче ночью…

Тем не менее Тлахач совершенно сконфужен своим неожиданным покушением на собственное достоинство. Душа его в таком же беспорядке, как и мундир. Он одергивает его, затягивает потуже ремень, пробегает пальцами по пуговицам, чтобы убедиться, все ли застегнуты. Потом поворачивается спиной к своей тени, которая сыграла с ним такую злую шутку, и направляется через площадь к тротуару, лежащему в тени домов, над которыми плывет луна.

Но на полдороге ноги его прирастают к мостовой. Все-таки его дурацкая выходка не обошлась без свидетеля. На противоположной стороне, в полумраке, метрах в полутора над землей светится маленький бледно-желтый квадратик, отсюда он кажется не больше ладони. Открытое смотровое оконце в опущенной железной шторе на дверях аптеки. И стройный ствол молодой липки, одной из тех, что обрамляют тротуары на площади, причудливо расширился на высоту человеческого роста. Кто-то прислонился к дереву в ожидании, пока высунется рука провизора, подавая лекарство.

Тлахач в нерешительности. Но на то он и мужчина, чтобы не свернуть с дороги и не убраться потихоньку в надежде, что его игра в догонялки с тенью осталась незамеченной. Впрочем, он должен узнать, кто тут болтается по ночам, пусть даже для того, чтобы получить лекарство. Город как-никак доверен ему, и он давно привык знать всю подноготную его обитателей, а раз этого не всегда добьешься прямо, исподволь послеживал. Но он этим не злоупотреблял и держал язык за зубами, чужие тайны он унесет в могилу, однако сознанье, что весь город вроде бы у него в руках, доставляло ему радость. А если речь зайдет о том, как он махал дубинкой, то разговорчики лучше всего пресечь убедительным объяснением. Да, споткнулся, черт побери, на мостовой, где знает каждый камень, и чуть не упал.

Тлахач с присвистом вздыхает, еще раз одергивает мундир, закладывает за спину руки, в одной из них сжимает дубинку, как бы готовясь к удару, и направляется к аптеке. Теперь он идет решительной походкой, его шаги разносятся по пустой площади, но фигура у дерева даже не шевельнется. Такое безразличие возмущает Тлахача, будто оно относится лично к его особе, хотя человек, может быть, не в себе и не замечает, что делается вокруг. Но чтобы поддержать свое достоинство, полицейский уже приготовил, что сказать:

— Деревцо молоденькое, зачем наваливаться на него всей тяжестью?

Человек оттолкнулся от ствола, не спеша выпрямился и обернулся. Он выше полицейского, шире в плечах, и, несмотря на полумрак, в его черных волосах виднеется седая прядь. Когда он заговорил, голос его разнесся по пустой площади еще раскатистее, чем голос Тлахача.

— Ты прав, полицейский. Я слишком предался лени. Но деревья уже достаточно окрепли.

Говоря это, он поднимает правую руку к бороде и теребит ее в пальцах так, что слышно потрескивание волос. А Тлахач уже, громко щелкнув каблуками, вытянулся по стойке смирно и, приложив руку к козырьку, приветствует своего наивысшего начальника — бургомистра Бытни Рудольфа Нольча.

На бургомистре только шелковый халат в фиолетовую и черную полосы, наброшенный на пижаму, тоже полосатую, но других, более светлых тонов. Домашние туфли — на босу ногу, подмечает Тлахач.

Что там у них стряслось, чего он выскочил сам, а не послал кого-нибудь из прислуги? Жена у него слабенькая, маленькая, в чем только душа держится, подумать страшно, что ее обнимает такой детина, но вроде бы не слыхать, что она хворает.

— Вольно, полицейский, поберегите силы для другого. Что вас так изумило?

Тлахач опускает руку, он рад бы расслабиться, если бы не любопытство.

— Пан бургомистр, у вас кто-то заболел?

Бургомистр перестает теребить бороду и, усмехнувшись, тяжело кладет правую руку на плечо полицейского.