Свет тьмы. Свидетель

Я пошел. Протез стучит о мостовую. Я вспоминаю сказку, одну из самых моих любимых. Веселая, ясная сказка, полная солнца и радости.

«Отчего вы печальны, голубчик? — спрашивает матушкин приглушенный голос. — Я расскажу вам сказку об Иржике и Козе. …и когда процессия подступила под окна замка, грустная принцесса рассмеялась и уже никак не могла насмеяться».

Процессия теней льнет к моей деревянной ноге и тащится за мной. Лоточник Прах — впереди, потом — мясник Горда, Франтик Мунзар и все прочие; я волоку их за собой, целую цепь своей жизни, все звенья которой на месте. И ее громыханье, словно бич, терзает меня. Как я понимаю тебя, иуда! Смерть была бы искуплением.

Сыну пражского горожанина не дозволяется стать побродяжкой или пьяницей и испоганить своим нечистым присутствием улицы и перекрестки этого почтенного города. Мещане, оплачивающие свое сословное превосходство и приумножающие своими подношениями богатство и процветание города, не забыли обеспечить себе и своим потомкам благодарность общины на тот случай, если их состояние придет в упадок. Так вот к ним я и явился: калека и ничтожество, но сын пражского мещанина. Собрались отцы города на совет: что с ним делать? И сделали меня дворником в одном из своих общинных домов.

Тот, кого тьма извергла в таком человеческом подобии, как меня, уже не отважится броситься в нее второй раз. Я остался в живых. Наказание мне было определено.

Я выпал из круга, который я любил и только теперь могу оценить, из того круга общества, в котором я намеревался стать первым из первых. Сын мещанина, по милости городской пражской общины нечто среднее между дворником и кладовщиком одного из пражских дворов, я выдаю метлы и выделяю участки улиц, чтоб их убрали отверженные, павшие ниже, чем я, кого народная мудрость нарекла «общинными писарями». На свой манер, такой писарь — тоже хозяин над теми, кто обращается к нему с мелкими просьбами, и он своими решениями может кому-то облегчить жизнь или сделать ее невыносимой. Ну как вам это понравится? Чувство юмора у госпожи жизни неисчерпаемо.

Время для меня не остановилось. Тяжкими, медленно наливающимися каплями скатываются мои дни. И в этом тоже — часть моего наказания. Тот, кому отхватили почти всю ногу, не может даже опуститься на колени, чтобы просить о помиловании. Ему дано лишь стоять и нести свой крест, пока он под ним не рухнет. Лоточник Прах выбрасывал свою деревянную ногу за дверь, чтоб она не мешала ему вспоминать о днях здоровья и юнацкой силы. Свою я ставлю так, чтобы мне видеть ее постоянно — до самого вечера, пока не сомкну глаз, и с самого утра, как только их протру. Она — будто восклицательный знак, о котором никогда нельзя забывать. Вы говорите, нет смысла так терзать себя? Да я и не терзаюсь. Жизнь моя — вместилище теней, и моя деревянная нога напоминает мне о них.

Лишь я один мог бы свидетельствовать, почему дочь издателя Куклы, юная и красавица, умерла от воспаления мозга, почему жена его предалась религиозному бреду и почему на Карловой улице уже не сверкает золотыми буквами гордое имя самого издателя. Я один мог бы объяснить, отчего развалилось супружество одного из величайших чешских музыкантов, надежды чешского искусства Яна Болеслава Кленки и отчего его супруга Божена Здейсова отравилась после двух лет ни к чему не приведшей, тщетной борьбы (боже мой, как этот человек должен был ненавидеть и казнить жену за ее любовь?) и почему сам Кленка где-то пропал, так и не исполнив возлагавшихся на него надежд. Но никого уже не заинтересовали бы эти стародавние истории, и я верю, что мне суждено было остаться в живых только затем, чтобы я, сам ни на что не пригодный, оживлял эти тени, которые хранят в себе такие неисчерпаемые запасы бесконечно прекрасной жизни. Я не пытаюсь ускользнуть от них, я принадлежу им.

Я знаю все дороги, которые ведут по их следу, только Гаштальской улицы я избегаю, там уже давно нет дома, где родился я и вместе со мною то зло, которое я принес людям. На Кампе, опершись о стену, из-за которой уже никогда не польются звуки рояля, рожденные пальцами Кленки или Божены, я иногда мечтаю, глядя на играющих детей. И ужас объемлет меня. Мне хочется крикнуть: «Люди, будьте осмотрительны! Жизнь, окружающая ваших детей, пригоршнями рассыпает непровеянные зерна».

Свидетель

Перевод Н. Замошкиной (главы первая — четвертая и девятая) и В. Петровой (главы пятая — восьмая)

Глава первая ЛУННАЯ НОЧЬ

На пологой равнине спит озаренная луной Бытень. Сон ее сторожит белая башня католического храма, простая, грубо оштукатуренная квадратная башня под гонтовой крышей. И словно под стать ей ночь тоже кажется белой, ясная ночь, вся, до последнего уголка, пронизанная светом, трепетная и манящая, и только брошенные кое-где обрывки теней укрывают остатки ее тайн. Июнь гуляет по лугам и садам, и от его вздохов веет запахом сена и ночной фиалки.