Свет тьмы. Свидетель

Я снова пытаюсь прикинуть, что же теперь делать, Свернуть одеяло, так, позвать слугу. День либо два, пока не подыщу себе квартиру, можно прожить в какой-нибудь гостинице. Четырнадцать сотен — это все-таки хорошие деньги, и, если обращаться с ними разумно, можно продержаться целый год. А за год — хотел бы я на это посмотреть — много воды утечет. Сейчас я чересчур утомлен, чтобы решиться на что-нибудь. Нужно немножко поспать, а потом все как следует обдумать.

Проснулся я глубокой тихой ночью. Будто меня разбудил какой-то легкий, но длительный звук, напоминающий звяканье мелких золотых монеток, пересыпаемых из ладони в ладонь. Я слышу этот звук, даже лежа с открытыми глазами. Я озяб, окоченел, уснув, не прикрывшись одеялом, и спал долго, но ночь, моя подружка и наушница, склоняется надо мной и раскрывает свои объятья. Я ощущаю на лбу жаркие лобзания тьмы и знаю, что все решилось, пока я спал.

Я встаю, потягиваюсь и иду выпить воды из кувшина, чтобы смыть пепел сна, хотя, по-моему, это смешно. Но на свете столько смешных вещей, моего века не хватило бы, чтобы насмеяться.

Вскочив на подоконник, я усаживаюсь на раму, подтянув колени под подбородок. Ночь, благовонная, теплая ночь приникает ко мне, по-моему, ее одеянье еще никогда не было усыпано таким множеством звезд, как сегодня. Что ни говори, а ночь — царская возлюбленная, благороднейшая из благородных. А не позволил ли я обмануться ее посулами? Ах нет, это не так. Просто я недостаточно внимательно слушал ее совета. И сегодня, как всегда, меня пьянит ее доверительная близость, наполняя восторгом.

«Ты знаешь, где мой порог», — пишет мне дядя. Ну не смех ли? Прежде всего мне известно, что уготовано за ним. Пан Суйка, ползущий к своей могиле, попавший в странную зависимость из-за полученных двухсот крон, бродяга, дрыхнущий на бревнах на влтавском берегу, силачи, которые в любое время могут выпустить свои когти и трясти меня в свое удовольствие. «Не ссылайся, что ты у меня служил, я не смогу дать тебе рекомендации». Ну вот, ты чувствуешь ее, эту его ручку? Даже в том, чего она не станет совершать, ты ощутишь ее силу. Но нет, я знаю, где мой порог.

Я бы вам показал, на что я способен, если бы мне позволили довести дело до самого конца. Господи, да разве не вы были самыми обычными марионетками, которых я дергал за веревочки? Вот хоть бы Кленка, такой богатырь и смельчак, презрительно вскидывающий шевелюру на глазах восторженно аплодирующей публики. Теперь ему придется жить не как хочется, а как повернется жизнь. А куда подевалась тетина мечта об искуплении грехов, где дядина непогрешимая уверенность, какой горечью отдает Боженин триумф, а что сталось с любовными мечтаньями Маркеты? Ах, вот этого не должно бы случиться. Все прочие пусть бы мучались, а ты, Маркета, ты должна была быть счастлива. Я хотел, чтобы счастье свое ты получила из моих рук. Я верил, что наступит время и я сумею превратить черное в белое, потому что я так хочу.

Ночь дышит любовью, и стоит ей шевельнуться на своем беспредельном ложе, как я слышу шелест ее покровов и позвякивание золотой звездной чешуи. Двери распахнуты, объятья зовут.

Заплутавший порыв ветра, пронесясь над моей головой, облетает комнату и шуршит какими-то бумажками на столе. Наверное, деньгами, присланными дядей. Четырнадцать сотен, год жизни для бережливого человека. Ну не смех ли? Чего мне еще ждать? Уже не черный свет распростерся вокруг, а сплошная темень, и раскрыты объятья ночи.

Я высовываюсь из окна. Черная крыша скользит во тьму. Где-то далеко бьют башенные часы — наверное, на Староместской площади. Один, два, три, четыре удара, потом еще один, глубокий и долго длящийся звук. Час ночи. Я отправляюсь в путь, когда по всей нашей округе раздается бой часов, словно соседние петухи отозвались на вызов самого раннего петуха. Я качусь по склону крыши, инерция падения перебрасывает меня через ее закраины, трещит под тяжестью моего тела желоб, часы бьют теперь в унисон, удары сливаются, я падаю вместе с потоком времени.

Нечто ослепительно-белое мелькнуло надо мной или подо мною.

Может, огни улицы или Млечный Путь. Или белая Маркетина рука.

Ну не смех ли?

Истинно белый свет в последнее мгновенье.

* * *

Лекарям удалось то, что не должно бы удасться: они спасли меня. Жизнь равнодушна к своим чадам, и в ее юморе больше жестокости, чем милосердия. Ей-богу, порою жизнь капризна, как куртизанка. Поворачивается спиной к тем, кто любит ее, а иных вырывает из тисков смерти, хотя они жаждут умереть. Жизнь протянула мне руку помощи только затем, чтобы заполучить в свое распоряжение еще одного паяца, на тот случай, если ей вдруг захочется шуток посреди нескончаемой скуки размножения и гибели.

Три умелых доктора вырвали меня из бездны тьмы. Склеивали по кусочкам, старались так, как ребенок старается из разбросанных кубиков возвести нечто завершенное. И создали некое подобие человека. Одного кубика у них не хватило. Моей правой ноги. Вместо нее они поставили мне деревянную, покрытую черным лаком, и велели: «Иди!»