Свет утренней звезды

— Я уже это сделал. Я могу делать, что хочу, — я злюсь, вскакивая так резко, что мальчишка еле успевает отпрыгнуть в сторону, и, споткнувшись, толкает кайра, заваливая его на землю. — Здесь я повелитель и господин, — надвигаюсь на сопляка всей своей пугающей мощью. — Это ты спятил, маленький засранец, когда вздумал играть со мной в такие игры. Решил что умнее меня? Ты еще не родился, сынок, когда я постигал законы этого мира. Ты забыл, что раб, приговоренный к смерти в тотаме может избежать казни, если кто-то из свободных оддегиров пожелает связать себя с ним узами брака, и дважды произнесет это вслух? Я желаю… — наклоняюсь к Тахару так близко, что теперь вижу, как испуганно расширяются зрачки его глаз. — Так что ты там, сопляк, мне говорил про поделиться по-братски? Запомни…я не привык делиться своим. А она теперь моя…Моя! Моя! Подойдешь к ней ближе, чем на сто шагов, вырву сердце голыми руками и сожру, не запивая. Пошел прочь.

— Ты…Не можешь…ты обещал жениться на моей сестре, — растеряно мямлит ублюдок.

— Передай Наэли мои извинения, скажи, что благодаря тебе я обзавелся другой супругой, без лишних обязательств, торжеств и затрат, — мой дикий, безудержный хохот разливается в воздухе чернильным пятном. Синеглазая вздрагивает и смотрит на меня, как затравленная лань. Я напугал ее… Но я сам испугался сильнее. Проклятье…Я чуть с ума не сошел, когда увидел занесенный над ее головой меч. Надо забрать ее отсюда, пока я не спятил окончательно, и не отрезал голову и кайру, и Тахару.

Я подхватываю девчонку одной рукой, удивляясь, какая легкая и хрупкая она в моих объятьях, тонкая ладошка в поисках опоры обхватывает меня за шею, и ее прикосновение бьет меня, словно удар молнии, так, что я едва могу сделать шаг, закрывая глаза, чтобы прийти в себя от пережитого потрясения.

Ветер усиливается, его яростные порывы бьют в грудь, рвут одежду, засыпают песком. Девчонка начинает кашлять, отплевываться, тереть глаза, и я опускаю ее, прижимая к своей груди, пряча заплаканное лицо в складках плаща. Ее дыхание жжет мне кожу через броню и рубаху, и мне кажется, что я слышу неистовый грохот собственного сердца, даже сквозь завывающие звуки разыгравшейся песчаной бури.

Очевидно, когда я ввалился с ней во дворец и поставил ее на пол, на моем лице отобразились все бушующие во мне эмоции, потому что рабыни, выбежавшие нам навстречу, испуганно отшатнулись назад, застыв статуями, не смея пошевелиться.

Я смотрел на ссадины, покрывавшие нежные руки и лицо, кровь, запекшуюся на губах, красные, припухшие от слез глаза, и мне хотелось убивать. Выплеснуть всю накопившуюся во мне силу и разрушить этот долбаный мир до основания. Чтобы и песчинки не осталось. Ярость поднималась внутри меня холодной волной, вынося мозг, сбивая с ног. Что со мной? Что сделала со мной эта женщина? Почему смотрю в бездонные омуты синевы ее глаз, вязну в них, как в зыбучих песках, и нет сил выбраться обратно? Меня трясет, кровь пульсирует в висках бешеными рваными толчками. Крепко стискиваю зубы, сжимаю кулаки — не хочу пугать девчонку еще больше.

— Отныне это ваша госпожа, — резко выдохнув, бросаю виррам. — Займитесь ей. И смойте с ее волос эту дрянь.

Я отвожу взгляд от синеглазой тэйры и иду к себе, не оглядываясь, не говоря ни слова, потому что если обернусь, больше не смогу сдерживаться, наброшусь на нее, утащу, словно зверь в логово, сорву одежду и буду целовать… Буду сходить с ума, стирая губами и зализывая каждый синяк, рану и царапину на ее теле. Я помню, как это делал отец. Я помню? Я помню?! Не может быть… Я помню…

…Белый свет, такой чистый, искрящийся, в его льющихся лучах танцуют жемчужные пылинки, осыпаясь на серебряные мамины волосы волшебным дождем. В гибких красивых руках длинные лилейные стебли и тонкий нож. Она срезает кончики цветов, опуская их в сияющую утробу горного хрусталя. Лезвие соскальзывает, раня тонкую ладонь, окропляя рубиновыми каплями кипенный шелк ее наряда. Мама вскрикивает и отец бросается к ней так быстро, что его движение почти неуловимо глазу. Губы касаются алебастровой кожи, слизывая выступившую кровь, и сквозь мамины пальцы вдруг начинают сыпаться лепестки алых роз, превращаясь в цветы на ее платье. Слезы с ее щек скатываются в отцовскую ладонь, и через секунду он протягивает ей горсть сияющих бриллиантов.

— Антарион, — ласково шепчет мама.

— Моя Каллея, — руки отца обвивают ее гибкий стан, и они смотрят друг на друга так долго, так нежно и пристально…в их лицах я вижу что-то бесценное, безвозвратно утерянное, бесконечно дорогое… я не помню, что это… почему я не помню, что это?

Мне нужно успокоиться. Прийти в себя. Я захожу в свои покои, не снимая одежд, и с разбегу прыгаю в воду. Волны смыкаются над моим телом, серебряными бликами играют в кружащейся зыби, и тишина обволакивает меня умиротворяющим коконом. Я камень судьбы упавший на дно, скрытый от чужих глаз толщей колышущихся вод. Я нем и глух. Мое сердце не бьется. Я спокоен…