Свет в джунглях

В большом, торжественном светлом зале, предназначенном для концерта, глазам Швейцера открывается грандиозная картина. Сто двадцать виолончелистов застыли у пюпитров, как королевская гвардия на параде. Меж их рядами навстречу Швейцеру спешит живой, темноглазый, но уже совсем седой маэстро Казальс...

— Какая встреча! Боже мой!

Друзья обнимаются. Доктop поздравляет знаменитого музыканта с юбилеем, вручает ему подарок и спрашивает:

— Как там, в нашей Каталонии?

Взгляд Казальса становится печальным, но тут же обретает прежнюю ясность.

— Вы, наверное, забыли, что я поклялся не ступать на испанскую землю, пока там царит Франко? — вопросом на вопрос отвечает он и продолжает: — Кстати, фестивали в Праде, о которых я вам сообщал, имеют двойной характер — творчества и протеста. Я не случайно выбрал Прад: это под боком у Франко, но недосягаемо для него, к счастью.

Звонок, означающий начало концерта, прервал разговор. Казальс отправился на сцену, а Швейцера проводили на одно из мест для почетных посетителей.

Концерт был великолепен. Кроме классических произведений, исполнялись и некоторые произведения юбиляра, в том числе широко известная оратория «Эль Песседре».

Швейцер был в восхищении. В перерыве он подошел к автору и сказал:

— Это высокая музыка! Все-таки лучше творить, чем протестовать!

— А почему не совместить одно с другим? — возразил Казальс. — Как, например, я совмещаю протест и творчество на фестивалях в Праде... Мало того, протест иногда, пожалуй, может быть труднейшим и ответственнейшим видом творчества. Вам ли, Альберт, не знать этого!

Швейцер рассмеялся.

— Вы нисколько не изменились, Пабло! — воскликнул он. — И спорить с вами так же опасно, как и полвека назад. Но мне эта опасность не угрожает. Ваш протест глубоко морален и полностью оправдан. Если хотите знать, в свое время и я давал зарок не ступать на немецкую землю до тех пор, пока ее попирает нацистский сапог.

Теперь смеялся и Казальс. Так два великих гуманиста полностью сошлись во взглядах на моральные основы протеста.

***

Возвращения доктора в Ламбарене очень ждал Акага. За прошедшие пять месяцев он облазал все закоулки госпиталя, отметил все прорехи, выбрал наиболее удобные места для строительства новых зданий. Венцом его неутомимой деятельности был генеральный план реконструкции поселка.

Акаге шел сорок пятый год, но он оставался по-юношески стройным и жизнерадостным. Ничто не могло поколебать его уверенности в успешном исходе того или иного дела, начатого им. Глядя, как он чертит и перечерчивает свой план, Матильда Коттман не раз говорила:

— Вы слишком широко размахнулись, Акага. Не думаю, чтобы в ближайшие годы мы смогли осилить такой объем работ. Да и средств у нас маловато. И неизвестно еще, что привезет с собой доктор Швейцер.

Акага горячо возражал Матильде:

— Сумеем! Осилим! Я уверен, доктор привезет все, что нужно. Вы посмотрите, сколько больных сейчас мы отправляем домой: перевяжем, дадим лекарство и — до свидания! Потом они возвращаются снова, часто в более тяжелом состоянии...

А почему мы поступаем так? Мы злые? Нет! Нехорошие? Нет! Просто у нас не хватает бараков для больных! И я считаю так: если не хватает, надо построить!..

Едва только Швейцер отдохнул после плавания по Огове, как тотчас же к нему явился Акага. Не говоря ни слова, он разложил на рабочем столе доктора свой план. Швейцер внимательно всматривался в черные линии, квадраты и кружочки.

— Хорошо поработал, Акага! На днях мы приступим к осуществлению твоего плана.

Доктор порылся в своих бумагах и протянул Акаге тоненькую книжку:

— Увидишь Джозефа, передай ему, пожалуйста! Эта книжка о нем.

Акага ликовал. Оганга одобрил его план! Он работал недаром! На днях будут заложены первые камни в фундаменты новых зданий!

Но не успел Акага порадоваться как следует, из-за угла операционной выбежал доктор Перси. На бегу он крикнул:

— Прорвало канализацию в лепрозории!

Акага как попало сунул в карман книжку, которую до этого бережно нес в руках, и, не разбирая дороги, бросился вдогонку за доктором Перси. Когда Акага прибежал к лепрозорию, Перси уже орудовал лопатой, стремясь отвести нечистоты в сторону от госпитального поселка. Второй лопаты у него не было. Акага заметался в поисках чего-либо, что заменило бы ему лопату. Взгляд его упал на кусок старой черепицы. Он поднял его и лихорадочно начал сгребать землю. На пути медленно текущего грязного месива быстро вырастал небольшой земляной вал.

Акаге приходилось работать на четвереньках. Пот с него лил градом. Солнце стояло почти отвесно и палило нещадно. Раздражающе щелкали над головой попугаи, словно дразнили двух из последних сил работающих людей.

Через час Акага и Перси, измученные, взмокшие и грязные, могли, наконец, сказать друг другу:

— Кажется, пронесло! Теперь надо позвать людей и укрепить то, что мы сделали.

В обеденный зал доктор Швейцер их не допустил.

— Дезинфицироваться! — приказал он. И добавил: — Я сам прослежу за тем,,чтобы вас миновали неприятные последствия.