Свет в джунглях

К счастью, все обошлось хорошо. Но опасность, которая угрожала госпиталю в тот памятный день, заставила Швейцера принять срочные меры к еще большей изоляции лепрозория от госпитального поселка.

***

Джозеф оставался верен себе. Когда Акага передал ему книгу, он возмутился тем, что она так сильно помята.

— Оганга не знает, кому он дает на хранение такую нежную вещь, как книга, — ворчал Джозеф. — Разве можно было доверить ее этому верзиле с грязными ручищами!

Но ворчал Джозеф для виду, а в глубине души был горд, очень горд самим фактом посвящения ему книги. Теперь никто не осмелится оспаривать, что именно он, Джозеф, был первым фельдшером Оганги. Сам Оганга написал об этом. И всякий, кто прочтет эту книжку, узнает о Джозефе, старом фельдшере из Ламбарене.

Джозеф бережно завернул книгу в бумагу. Конечно, она сильно помята этим зазнайкой Акагой, но Джозеф уложит ее на самое дно чемодана, прижмет ее хорошенько вещами и накрепко прикроет крышку чемодана. Он уверен, что там книжка отлежится и станет как новенькая.

Надо поблагодарить Огангу, но сделать это так, чтобы он не подумал, что Джозеф голову потерял, получив в подарок эту книжечку...

Первый фельдшер большого белого доктора вышел на улицу. Несмотря на поздний час, с окраины поселка доносился визг пил, звон топоров и громкие крики.

— Этот Акага теперь спать спокойно не даст. Дорвался до работы! — пробурчал Джозеф.

У докторского дома рабочие сгружали с машины мешки с цементом и жесть. Оганга стоял на крыльце и что-то писал в блокноте. Увидев Джозефа, он помахал ему рукой. Джозеф подошел к Оганге и, как бы между прочим, сказал:

— Все забываю поблагодарить тебя, Оганга, за книжку.

— Не стоит, Джозеф! Я думал, что тебе будет приятно получить ее...

— Мне приятно, — подтвердил Джозеф и, помолчав, добавил: — Забавно написана.

— Очень рад, что книжка понравилась тебе. Я писал ее с удовольствием. Мне хотелось вспомнить, как мы вместе начинали наше дело. Помнишь, тогда здесь ничего, кроме старого курятника, не было. Если припускал дождь, мы промокали до нитки, но операцию доводили до конца. А посмотри-ка, каков наш госпиталь ныне! Стоило ради этого поработать?

— Стоило! — растроганно произнес Джозеф.

Немного потучневший, с необычными для африканцев тонкими усиками над верхней губой, первый фельдшер, такой уверенный в себе, выглядел сейчас смущенным. Ему припомнилось вдруг бегство из Ламбарене и затем возвращение сюда после первой мировой войны без гроша в кармане. Оганга тогда ни в чем не упрекнул его.

— Если бы позволяло время, — задумчиво сказал Швейцер, — я написал бы и о Лунонге, и о НʼКендью, и о тетушке Ндоле... Но ты видишь, Джозеф, куда идет мое время. Привезли материалы... Надо принять их. Записать, сколько чего...

— Давай, Оганга, я займусь этим, — неожиданно предложил Джозеф, — а ты иди пиши...

***

Госпиталь строился. Новые бараки радовали глаз белоснежными стенами и красными крышами. Крыши вместо черепицы крыли теперь жестью, а затем красили ее.

Доктор пропадал на строительстве. Его сердце переполнялось радостью, когда он видел, как освобождается от лесов еще одно здание. Госпитальный поселок на Огове, его детище, растет! Скоро десятки больных, которым еще недавно отказывали в госпитализации из-за недостатка мест, смогут разместиться в новых палатах.

Швейцер неутомимо вышагивал от одного объекта к другому, а вечером писал восторженные письма жене, дочери и друзьям из Страсбурга и Гюнсбаха.

Как-то в один из таких вечеров, 30 октября 1953 года, когда доктор сидел над письмами, в комнату к нему ворвался племянник, Пауль Швейцер.

— Дядя! Добрая весть!

— Что, черная кошка уже принесла котят? — спросил Швейцер. — Это было бы здорово!

— Нет! Нет! Я только что слушал радио из Браззавиля! Они передали, что вчера вам присуждена Нобелевская премия!

Доктор покачал головой:

— Мне — Нобелевская премия? Невероятно! Ты хорошо слышал это, Пауль?

На следующий день доктор должен был поверить в истинность принесенного Паулем известия, так как со всех концов мира посыпались в Ламбарене поздравительные телеграммы. Телеграфный аппарат в Ламбарене не остывал а потоку телеграмм, казалось, не будет конца. Телеграфом Швейцер получил и официальное извещение о присуждении ему Нобелевской премии мира.

Вскоре в Ламбарене прибыли и журналисты. Доктор должен был давать интервью, записывать свои выступления на магнитофонную ленту. Однажды он откровенно заявил:

— Позвольте мне, наконец, работать. Я должен построить новый госпиталь. Могу сказать напоследок, что сто сорок семь тысяч крон мне весьма кстати. Мне не хватало жести и кровельного железа, а теперь я смогу купить и то, и другое.

— И вы не поедете в ноябре в Осло, чтобы получить медаль? — спрашивали его журналисты.

— К сожалению, нет. Сейчас я нужен здесь, — отвечал Швейцер. — Мои больные должны возможно скорее оказаться под новой крышей.