Свет в конце тоннеля

«Да, но я могу вам предложить что-то вроде сделки − не буржуазной, а честной коммунистической сделки или, лучше сказать, договорённостью. Всё дело в том, что, если вы примете решение меня расстрелять (в чём я всячески вас поддержу, так как грехи мои уже ничем кроме смерти не закрыть) − если вы примете решение меня, на моё место придёт мой зам, и такой вариант будет для вас крайне невыгоден.»

«Но разве вы не лучше знаете пропагандистские тонкости, чем ваш зам?»

«Лучше. Однако, если он займёт моё место, всё останется так же, как и было прежде. Вы ведь поймите, тут всё зависит не столько от способностей негласного министра пропаганды, сколько от самой устроенности пропагандистского института. Если меня заменят, всё останется так же. Но если я вернусь, то, опять же − я буду честен − я не обещаю вам ровным счётом ничего, за одним малым исключением. Итак, я могу обеспечить отсутствие моего и общественного контроля над некоторыми информационными источниками. Также я могу позаботиться о том, чтобы ваши коммунистические труды печатались, а печать Энтони возобновилась в том же масштабе, в каком она была раньше. Это, пожалуй, всё.»

«Вы предлагаете возможность коммунистам вести свою агитацию на вашей территории?»

«Нет. Вы и сами понимаете, что это невозможно. Коммунистов будут жестоко критиковать, объявлять предателями, «отменять» и, скорее всего, даже убивать. Я лишь могу поспособствовать снятию некоторых культурых барьеров, которые мною расставлены на всех американских монополиях. Ну, например, сейчас большинство американцев не слышало даже какой-либо одной вашей речи целиком − только обрывками, вырезанными из контекста. Там, где вы поставили запятую, мои люди поставили точку − ну вы понимаете, да? Я же предлагаю просто увеличить количество людей, знакомых с коммунистическими идеями в чистом, неискажённом виде. Сам же я буду продолжать поливать эту идею грязью, чтобы меня никто ни в чём не заподозрил. Иными словами, американцам, французам, немцам и прочим, и прочим будет дана возможность реально выбирать, а не думать, что они выбирают. Так и вам будет хорошо, и мне − я своими глазами пронаблюдаю степень выживаемости коммунистической идеи по сравнению с откровенным антикоммунистическим каллом, и сделаю философское заключение по поводу его правомерности. Но чтобы точно не прогадать − лучше расстреляйте меня. А то вдруг я передумаю выполнять своё обещание: тогда вы будете жалеть о том, что отпустили меня.»

Может быть, Тарковскому были нужны эти пять генералов? Коммунисты тогда были в таком невыгодном положении на карте, что расстреливать пропагандиста в ущерб пяти генералам было бы до крайности неразумно. Это было самое разумное объяснение, которое Джек смог найти для того факта, что его отпустили.

Но здесь могло не обойтись и без Энтони. Тарковский читал «Константу», и она ему понравилась. Энтони мог упомянуть, что взял достаточно много пессимистичных рассуждений у Джека, чтобы затем привести их к светлому началу. И самое главное, он мог сказать, что Джек восхищён этим светлым началом…

А теперь всё это было мертво. Нечего было и думать об этом.

«Как я мог поверить в эту утопическую сказку снова?»

Он раскаивался. Он был виноват перед этими людьми. Да, он выполнил обещание, данное Тарковскому, но ведь он мог сделать и больше!

А когда Москва была захвачена, и Тарковский ждал часа своей смерти, Джек взялся за оформление его убийства.

«Тарковского позорно вели к электрическому стулу сквозь огромную толпу русских, когда кто-то из их толпы помог ему бежать.»

«Кто-то в толпе русских помог Тарковскому бежать.»

«Русские помогли Тарковскому бежать.»

Побег Тарковского возродил у проигравших русских коммунистов веру, а у победившей в данном регионе стороны вызвал страх.

Спустя месяц напряжённого ожидания его труп был найден в Москве-реке.

«Русские зарубили Тарковского топором.»

«Почему именно русские? − думал Джек. — Откуда они взяли этих русских? Неужели они настолько тупы и безыдейны, чтобы в это верить?»

Тем не менее, вне коммунистического лагеря − в том числе и в странах, которые образовались после раздела России − больше не осталось ни людей, которые преданы коммунистическим идеалам, ни тех, кто боялся бы этих идеалов.

Коммунизм ещё бился на поле брани, но Россия… Она была безвозвратно потеряна. Больше не было России. Больше не было Тарковского… А Дарвин… Дарвин не одобрил бы коммунизм.

«Какие же вы все идиоты!»

43. ДИАГНОЗ

Тревога. Раскаяние. Ненависть. С каждым днём они делались всё больше и больше, пульсировали и скрипели, как кошки. В конце концов, головная боль стала просто невыносимой и пришлось вызвать доктора. Доктор стал настаивать на обследовании. У обследования был следующий вердикт:

− У вас рак головного мозга четвёртой стадии.

Изменилось ли качественно хоть что-то с усвоением этой информации? Нет, не изменилось. Всё те же жёлтые дни и поразительно частые вопросы по типу: «А собственно, зачем? с какой целью всё это было нужно?»

44. В ПРЕДДВЕРИИ КОНЦА