Свет в ночи

Миссия Сони, свыше ей данная, — спасти Раскольни­кова от духовной погибели; предназначение Свидригайлова утвердить идейного убийцу в нераскаянности. Если комната Сони действительно есть поступившая наружу материализо­вавшаяся часть души Раскольникова, то становится пости­жимым, почему, слушая Мармеладова, он уже «знает бес­сознательно», кого убьет и к кому придет признаваться в убийстве. Если пустая комната в притоне Реслих есть сим­вол метафизической пустоты, давно овладевшей душою идейного убийцы, то можно духовно ощутить, почему при первом же свидании Свидригайлова с Раскольниковым, оба они мгновенно и по существу узнают друг друга. Для Сви­дригайлова Раскольников «это тот самый и есть», а Рас­кольникову стоило, только очнувшись от страшного сна, уви­деть входящего в комнату незнакомого господина, чтобы тотчас же узнать в нем Свидригайлова и, снова закрыв глаза, прикинуться спящим из желания отсрочить хоть на секунду роковую встречу.

Исследователям творчества Достоевского часто задает­ся довольно наивный вопрос: «Неужели Достоевский знал всё то, что вы теперь у него находите?» Но ведь всякий под­линно великий художник мышления видит в себе и своих творениях такие глубины, какие и не снились его исследова­телям и читателям. Все мы вместе взятые улавливаем лишь малую долю того, что знал Достоевский о себе и о своих творческих прозрениях. Но надо верить собственному чутью, поверяя его умом — верным слугою сердечных наитий.

Что-то начинало осаждаться в душе Раскольникова — на арене борьбы Бога и дьявола заново располагались ан­гельские и бесовские силы. Отражением в трехмерном мире этого внутреннего положения были — Соня, поджидающая прихода Раскольникова, и темное присутствие Свидригайло­ва за стеною, рядом, в притоне госпожи Реслих.

Раскольников и Разумихин спешили к судебному сле­дователю.

Сон и его воплощение

В творчестве Достоевского бывают такие минуты, когда смысл произносимых самим автором или его персонажами слов двоится, троится, становится одновременно двуплан­ным, трехпланным. Тогда развивающееся действие, проис­ходящая сцена, разговор-поединок двух лиц перерастают ду­шевное и отражают уже нечто духовное, вселенское, и по­тому не условное, но абсолютное, категорически императив­ное. Такова беседа Ивана Карамазова с чертом и Смердя- ковым; таков последний предсмертный разговор Кириллова не то с человеком, не то с бесом, точнее же сказать, с чело- векобесом — Петром Верховенским; такова первая беседа Раскольникова с Свидригайловым, когда их слова, преис­полненные многосмысленности, вдруг обнаруживают связь и того и другого с областями потусторонними, откуда прони­кают к нам в трехмерный мир существа, подчиненные зако­нам иным, нам неведомым. И напрасно Раскольников на вопрос Свидригайлова, верит ли он, что есть привидения, отвечает с какою-то даже злобою: «— Нет, ни за что не по­верю.'» Однако Свидригайлов, видевший выходцев с того све­та, прав, настаивая на том, что Раскольников одного с ним поля ягода, и если еще не видит привидений, то может их увидеть и удостовериться в их подлинном существовании. Ведь недаром чувствует Раскольников присутствие рядом с собою кого-то нездешнего, вот-вот готового стать видимым. «Физиономия ваша, — говорит Свидригайлов, — еще давеча утром меня поразила». «Где вы меня давеча утром видели? — с беспокойством спросил Раскольников. — Случайно-с... Мне все кажется, что в вас есть что-то к моему подходя­щее.»