Свет в ночи

Пусть отчасти только понял Раскольников Соню, но уже и этого было как будто достаточно, чтобы не звать ее идти куда-то за собою, но самому беспрекословно по­следовать за нею. Но вот, еще до чтения Евангелия, когда на слова Раскольникова, что и с Полечкой то же будет, что и она пойдет по дороге уличной проститутки, Соня, вскрикнула в отчаянии: «Бог, Бог такого ужаса не допус­тит».' — ее жестокосердный посетитель, с каким-то даже злорадством возражает: «Да, может, и Бога-то совсем нет» и «он засмеялся и посмотрел на нее».

Раскольников сказал это не потому что совсем не ве­ровал в Бога, хотя и был, как большинство людей, мало­вером, но потому что, на словах отрицая Бога, тем самым продолжал богоборствовать.

«Лицо Сони вдруг страшно изменилось: по нем пробе­жали судороги. С невыразимым укором взглянула она на Раскольникова, хотела было что-то сказать, но ничего не могла выговорить, и только вдруг горько-горько зарыдала... Прошло минуть пять. Он все ходил взад и вперед молча и не взглядывая на нее. Наконец подошел к ней; глаза его сверкали. Он взял ее обеими руками за плечи и прямо посмотрел в ее плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспа­ленный, острый, губы его сильно вздрагивали... Вдруг он весь быстро наклонился, и, припав к полу, поцеловал ее йогу. Соня в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшед­шего».

Но он не был сумасшедшим, напротив, этим жестом он сознательно осуществил лишь то, что давно, давно назре­вало в нем, как бунт против Творца немилосердного.

«Он тотчас же встал.

— Я не тебе поклонился, я всему страданию человечес­кому поклонился, как-то дико произнес он и отошел к окну».

Раскольникову стало ясно на кого он восстает и ради чего бунтует. Еще шаг и ему оставалось бы перенести свое теоретическое сочувствие страданию человеческому на ав­тономное от Неба человечество вообще и превратиться в безбожника гуманиста. Но этого шага Раскольников не сде­лал, как не сделал его молодой Достоевский, хоть и побы­вал в русском революционном подполье, основавшемся на притянутых издалека теориях атеиста Фурье. От такой окончательной мерзости спасла Раскольникова его желтая каморка — его гроб, из которого он должен был восстать преображенным или обратиться в подобие духа глухого и немого, овладевшего им. Убитая Раскольниковым Лизавета еще при жизни позаботилась о нем — принесла своей бу­дущей посреднице, своему двойнику — Соне Мармеладовой Евангелие и положила его в углу на комод «как бы затеряв­шийся в пустоте». Так великодушно отметила Лизавега опустошенное сердце Раскольникова. Ни на одну минуту не следует забывать, что Сонина комната была отражением в мире явлений сложной, противоречивой души Расколь­никова. По Достоевскому, подлинная реальность ожидает людей за гробом, а на земле мы видим лишь ее светлые излучения и темные тени — спасительные и губительные символы.

Вряд ли полностью понимал Раскольников почему сам потребовал от Сони прочитать ему главу из Евенгелия о воскрешении Лазаря, но иначе он поступить не мог... В ми­нуты важных решений действует в нас не внешняя рас­судочная, но внутренняя воля, всегда согласованная с назре­вающими и уже неминуемыми событиями. Евангелие, при­несенное когда-то Лизаветой, призывало убийцу к раска­янию, но одержимая бесом душа Раскольникова силилась перевести прозрачную и живую воду Святого Писания в иное, темное русло. Зло снова искало осуществиться за счет добра, грех злостного самоутверждения хотел попрать евангельское чудо, подменив Богочеловека человекобогом.

Чего же искал Раскольников для себя в воскрешении Лазаря? Или теплилась в преступной душе какая-то надежда на спасение? А Соня дочитывала главу о величайшем и не­слыханном чуде и чувство великого торжества охватило ее... «Лазарь иди вон». И вышел умерший, — (громко и востор- жественно прочла она, дрожа и холодея, как бы воочию сама видела) — обвитый по рукам погребальными пеле­нами; и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: «Развяжите его, пусть идет». Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии ш видевших что сотворил Иисус, уве­ровали в Него».

«Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги...». И какое бы зло ни назревало сейчас в уме Раскольникова, но тусклое пламя огарка показывало, что не все еще погасло в душе несчастного преступника. А что был он несчастен, тотчас почувствовала Соня, когда при втором с ним свидании он признался в своем преступлении. «— Нет, нет тебя несчаст­нее никого теперь в целом свете, — воскликнула она, как в исступлении».