Свет в ночи

Да и не могла она придти. Любовь открыла Соне пер­вородный образ Раскольникова, каким вышел он из рук замыслившего его Творца. Любовь открывает нам сияющую божественную глубь человека и это сияние ослепляет нас. Поскольку мы любим, постольку не видим зла в том, кого любим. А между тем, хоть и ушел Раскольников, но его отражение, искаженное его же грехом, оставалось при Соне: та же темная разно-угольная комната с комодом, как бы затерявшимся в пустоте, та же запертая дверь в стене слева, ведущая к косноязычным Капернаумовым, кротким во Хри­сте беднякам, та же в противоположной стене наглухо за­пертая дверь, а за нею воплотившийся сон Раскольникова — Свидригайлов, стоя подслушавший весь разговор, чтение Евангелия и слова все еще бунтующего, идейного убийцы о свободе и о власти над дрожащею тварью. Свидригайлову подслушанный разговор показался «занимательным и зна­менательным». Он даже перенес стул из своей комнаты и поставил его у самой двери, «чтобы на будущее время устроиться покомфортнее и получить во всех отношениях полное удовольствие».

Итак, в душе Раскольникова все обстояло по-прежнему:

и ангел, и бес, и тяжкий грех.

*

На следующий день утром, «ровно в одиннадцать часов Раскольников вошел в дом -й части, в отдел пристава след­ственных дел, и попросил доложить о себе Порфирию Пет­ровичу».

Кто-то снова протягивал преступнику спасительную нить, кто-то снова призывал его в евангельский час к при­знанию и покаянию. Но совсем не то было на уме у Расколь­никова. Не признаваться и каяться явился он сюда, но еще раз точно и окончательно проверить, подозревают его в пре­ступлении или нет. Он все еще колебался и не знал, как ре­шить эту мучительную задачу. Однако, как только утвер­ждался он в мысли, что судебный следователь действитель­но подозревает его в убийстве, так тотчас с новой силой воз­никала в нем решимость защищаться и запираться. Здесь действовал особый закон, вряд ли сознаваемый Раскольнико- вым. Каждый человек бессознательно дорожит свободой со­вести, хоть и вступает при этом в неразрешимое противоре­чие с самим собою. Свобода неотделима от ответственности, которой мы не хотим и боимся, и оттого так легко становим­ся жертвами какой-нибудь очередной, порабощающей нас, со­циальной доктрины. Но, попав в рабство, мы ищем свободы и, во что бы то ни стало, хотим проявить свою волюшку. По­сле того как Раскольников признался Соне в своем преступ­лении, она уговаривает его пойти и добровольно сознаться перед людьми и властями. Но когда он говорит, что пришел к ней сообщить, что его «ищут и ловят», она вскрикивает в испуге. Соня ждет от Раскольникова свободного признания, но страшится властей, выслеживающих и арестовывающих и тем лишающих преступника свободы выбора.

Никаких данных, способных неопровержимо доказать виновность Раскольникова, у Порфирия Петровича не име­лось, а психологии, как мы уже знаем, он, по примеру само­го Достоевского, весьма не доверял, хоть и пользовался, за неимением лучшего, различными психологическими прием­чиками и эффектами. Он знал также, что и преступнику не очень-то помогает надежда на психологию, и прямо говорит Раскольникову: «Все эти психологические средства к защи­те, отговорки, да увертки, крайне несостоятельны, да и о двух концах».

Порфирий Петрович хорошо знает и от Раскольникова не скрывает, что «ведь общего-то, случая-с, того самого, на который все юридические формы и правила примерены, и с которого отаи рассчитаны и в книжки записаны, вовсе ее су- ществует-с, потому самому, что всякое дело, всякое, хоть, например, преступление, как только оно случится в дейст­вительности, тотчас же и обращается в совершенно частный случай-с; да иногда ведь какой: так-таки ни на что прежде не похожий-с. Прекомические иногда случаи случаются в этом роде».

Великая заслуга Порфирия Петровича в том, что он сра­зу же, по прочтении в журнале «ницшеанской» статейки Рас­кольникова, понял, что убийство старухи Алены Ивановны есть совершенно особый случай, ни на что в уголовной хро­нике не похожий. Из всех заложенных вещей, найденных у ростовщицы, особое внимание следователя привлекло ко­лечко с тремя красными камешками, принадлежавшее Рас­кольникову, а в том что виновника преступления судебный следователь искал, главным образом, среди жертв злой и алч­ной старухи, нет, конечно, ничего удивительного. Порфи­рий Петрович был не только представителем закона, но еще метафизическим сыщиком по призванию и, в этом отноше­нии, походил на самого Достоевского. В деле об убийстве ро­стовщицы он и умом понял и сердцем учуял нечто, по его словам, фантастическое, мрачное, современное, порожден­ное отвлеченными выкладками, далекими от жизни живой. Оттого-то интеллигент-преступник, «когда убивал, дверь за собой забыл притворить, а убил, двух, убил, по теории».

Порфирий Петрович постиг, что такого рода теорией, по милости русских интеллигентов, заражена сама Россия и что