Свет в ночи

Как ни замечательны сами по себе психологические уловки, по долгу службы пущенные в ход судебным следова­телем при разговоре с Раскольниковым, но решить дело они не могли. Лишь один мещанин, своим внезапным появлением из-за перегородки, был бы, в какой-то степени, способен по­колебать упорство убийцы. В призраке, вставшем из-под зем­ли, таилась религиозная правда, но все же никаких вещее а- венных данных в его показаниях не имелось, а была в них только ничего не доказывающая, скользкая психология. Ме­щанин ощупью, для себя одного, разоблачил преступника, но проверить разумом собственное чутье оказался не в состоя­нии. Один Порфирий Петрович и сердцем и умом, словом, всей натурою постиг Раскольникова, опираясь не на психологи­ческие выкладки, но на свое духовное знание России. Время было тогда теоретическое, по журналам витийствовали Чер­нышевские и Добролюбовы, а русские люди из образован­ных с упоением внимали пению таких соловьев.

Раскольников — дитя своего века, и Порфирий Петрович понимал это, оттого и говорит, обращаясь к нему, не без яда: «Вы батюшка, Родион Романович, уж извините меня старика, человек вы еще молодой-с, так сказать, первой мо­лодости, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи. Игривая острота ума и отвлеченные доводы рассудка вас соблазняют».

Вот тебе и царство рассудка и света, на которое, стоя ночью на мосту, так самоуверенно ссылался Раскольников.' Однако, Порфирий Петрович отлично понимает и глубоко чувствует, что личность Раскольникова преступными теори­ями не исчерпывается, и немногим позднее скажет ему: «Много я заставил вас перестрадать, Родион Романович. Я не изверг-с. Ведь понимаю же и я, каково это все перета­щить на себе человеку удрученному, но гордому, властному и нетерпеливому, в особенности нетерпеливому. Я вас, во всяком случае, за человека наиблагороднейшего почитаю, и даже с зачатками великодушия-с, хотя и не согласен с вами во всех убеждениях ваших, о чем долгом считаю заявить наперед... Познав вас, почувствовал к вам симпатию».

Вот, для моралиста, непонятное, возмутительное, амо­ральное заявление! Как! Кровавый злодей, грабитель, и вдруг сам судебный следователь — блюститель закона на­зывает его наиблагороднейшим человеком и даже чувствует к нему привязанность! 'Неудивительно, что где-то в Америке, по требованию высоконравственных родителей благонравных детей, был уволен какой-то педагог, осмелившийся познако­мить своих учеников с «Преступлением и наказанием». Но не велика заслуга соблюдать правила готовой буржуазной морали. Советуя Раскольникову явиться с повинной, Порфи­рий Петрович говорит ему: «А что, стыда буржуазного что ли испугались? —да и сами того не знаете, — потому молодо! Да много-львы еще и жили-то? Много-ли понимаете-то? Тео­рию выдумал, да и стыдно стало, что сорвалось... Вышло-то подло, это правда, да вы-то все-таки не безнадежный под­лец. Совсем не такой подлец! Я ведь вас за кого почитаю? Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вы­резай, а он будет стоять, да с улыбкой смотреть на мучите­лей, — если только веру иль Бога найдет. Ну и найдите, и бу­дете жить.» И вдруг, выдавая скрытые замыслы Достоевско­го, Порфирий Петрович добавляет: «Еще хорошо, что вы ста­рушонку только убили. А выдумай вы другую теорию, так, пожалуй, еще и в сто миллионов .раз безобразнее дело бы сделали! Еще Бога, может, надо благодарить, почем вы зна­ете: может, вас Бог для чего и бережет.»

Здесь устами Порфирия Петровича говорит сам Досто­евский. Ведь его Небо берегло, когда, пребывая в революци­онном подполье, замышлял он дело во сто миллионов раз безобразнее того, что затеял и исполнил Раскольников. Де­ло молодого Достоевского доделали мы. Автор «Преступле­ния и наказания» заранее, за долгие годы знал, что будет так. Не верить теперь в возможность покаяния Раскольнико- ва значило бы не верить, что рано или поздно покается и восстанет из гроба Россия. Исцеленный спасительной катор­гой, Достоевский чаял исцеления дорогой его сердцу беснова­той, и своим чаянием поделился с Порфирием Петровичем. Раскольников неотделим от Достоевского, от нас, от России. Преступление Раскольникова возникло из мертвой морали, как возникла из нее кровавая французская революция, поро­дившая целые полчища победоносных французских Лужи­ных, сытых буржуа. А Раскольников — предвестие провалив­шейся русской революции, поравнявшей всех в нищите и не­счастье. Он, по милости Бога, такой же неудавшийся рус­ский революционер, каким был Достоевский, воскресший на каторге из мертвых. Поголовная всероссийская каторга, ныне наступившая, по вере Достоевского, спасет мир, опутанный мертвыми теориями.

*

Порфирий Петрович за Родиной статейкой и за преступ­лением, к которому она привела своего автора, различил ду­ховную сущность Раскольникова, но как официальный пред­ставитель закона, обязанный вести следствие по всем прави­лам, он приготовился ко всевозможным психологическим уловкам, хоть и не верил в них нисколько, и посадил за пе­регородку явившегося с доносом мещанина.