Свет в ночи

Трудно возражать Достоевскому, не рискуя попасть впросак. Он всегда опрокидывает свою же мысль и заменя­ет ее другой, противоположной, с тем, чтобы найти третью. Это потому так, что мысль его находится на услужении у сердца, его творческая диалектика не подчиняется рассудоч­ной логике и движется неотрывно от сердечных движений. Он творит и мыслит умом сердца. Как всякий подлинный христианин, по слову апостола Павла, «имеет ум Христов», так имеет его и Достоевский. Огненный ум Евангелия сжи­гает мертвенные правила и к каждому явлению жизни под­ходит по-новому. И не то страшно, что Раскольников бун­тует, а страшно то, что его бунт происхождения неправед­ного, как дом, построенный разбойником на ограбленные деньги. Но с той только разницей, что Раскольников снача­ла превратил собственную душу в жилище нечистого духа, а потом уже убил и ограбил. Именно поэтому, и опять-таки в отличие от уголовного преступника, деньги и драгоценно­сти, добытые кроваым путем, ему ни на что не пригодились: черный дом в его душе и без того был уже построен. Преступ­ление, совершенное Раскольниковым, по существу свое­му абсолютно злодуховно и ни с какими материальными вы­годами не связано. Метафизически оно, в конечном итоге, нелепо, как все деяния диавола. Встреча Раскольникова с Катериной Ивановной провиденциальна. Увидев эту жен­щину, он должен был бы почувствовать, насколько далеко и высоко отстоит от его мрачной гордыни ее праведная гордость. Но он остался глух к праведному зову, как темный дух, завладевший его вожделениями.

Придя домой от Мармеладовых, Раскольников лег спать и на следующий день утром проснулся довольно позд­но. Настасья принесла ему письмо, полученное накануне, вероятно в тот самый час, когда он встречался с Мермеладо- вым. Оно пришло из провинции, от матери. «Он даже по­бледнел, принимая его. Давно уже не получал он писем; но теперь и еще что-то другое вдруг сжало ему сердце» (выде­лено мною. — Г. М.). Это «другое» неумолимо напоминало ему, что существуют на свете не только его злые намерения, что еще есть у него и мать и воспоминания о прошлом, о своем, ничем не запятнанном, детстве. Письмо, как подан­ный Небом предупреждающий и уличающий знак, вторга­лось ему в душу, показывая, что пока он лежал в полней­шем отъединении от мира в своей желтой каморке, похо­жей на шкаф, на сундук, на гроб, — жизнь шла своим че­редом, завязывая и развязывая несчетные узлы, творя все новые и новые события. Из письма матери он узнал о суще­ствовании не только Лужина, успевшего стать женихом его сестры, но и Свидригайлова, человека развратного и преступ­ного. Раскольников узнал, что Свидригайлов, будучи жена­тым, «осмелился сделать Дуне явное и гнусное предложе­ние, обещая ей разные награды и сверх того, бросить все и уехать с нею в другую деревню или, пожалуй за границу». В конце письма Пульхерия Александровна сообщала сыну, что Лужин выехал в Петербург, и скоро, может быть через неделю, выедет туда же и она сама вместе с дочерью.

Мы пребываем не в безвоздушном пространстве, жизнь вершится по явным и скрытым от нас законам, протекая и развиваясь одновременно в трех взаимообщающихся пла­нах. Каждое наше деяние, каждый наш самый ничтожный поступок, каждый шаг состоят на учете. Так выходит по Достоевскому. Первый, заметивший это в его творчестве и заговоривший об этом, был Вячеслав Иванов. Нельзя сту­пить туда или сюда, не вызвав тотчас же вселенских откли­ков природы, людей и духов света и мрака. Нельзя ни о чем помыслить, не вызвав и тут и там зарождения новых про­исшествий и встреч. Страшна ответственность за всякий помысел. Мысль действует на расстоянии, влияет на людей, на их поступки и решения. Совсем не важно, что Расколь­ников, этот, по словам Настасьи, «умник лежит, как мешок, и ничего от него не видать», но важно, что при этом он не спит, а думает, и мысли его навлекают зло на мир. В том, что к Дуне приблизились Лужин и Свидригайлов, виноваты она сама и особенно Раскольников. Его злые домыслы шли из гробной комнатушки в далекую провинцию и там осу­ществляли себя во встречах Дуни с Лужиным и Свидригай- ловым. Есть ленивое, сравнительно невинное, лежанье и есть лежанье злостное, когда залегший на каком-нибудь чердаке бунтарь измышляет преступные теории и множит мстительные грезы. Такого рода лежание существа, возом­нившего себя Наполеоном, разрушительней атомных бомб. Утверждение великого английского мыслителя было для До­стоевского неопровержимой истиной: «Тело вселенной есть тело не физическое, а мистическое». Кроме материи име­ются еще ее излучения; кроме существа, замыслившего со­творить злое, есть еще исходящие от него флюиды, ника­кими учеными не исследованные и ведомые только святым и художникам-пневматологам.