Свет за окном

– Тут еще счета пришли, за дом, мадемуазель. Я вам их принесу? – с неловкостью спросила Марго.

– Да, конечно. Кто же еще будет по ним платить?

– Да, мадемуазель. Мне так жалко, мадемуазель. Тяжело вам остаться одной. Я-то знаю, каково это пережить…

– Да, Марго, спасибо. Увидимся позже, – кивнув матери и сыну, Эмили вышла из кухни, чтобы найти Жерара.

Вечером Марго с Жераром отправились на винодельню, небольшое хозяйство, занимавшее двадцать пять акров и выпускавшее в год двенадцать тысяч бутылок бледно-розового, красного и белого вина, поставляемого в основном в местные магазины, гостиницы и рестораны.

В винных подвалах было темно и прохладно, воздух пропитан запахом бродившего вина, которое созревало в расставленных по стенам огромных бочках из русского дуба.

Жан Бенуа, управляющий винодельней, поднялся к ним из-за стола.

– Эмили! Рад тебя видеть! – Жан расцеловал ее в обе щеки. – Папа, посмотри, кто к нам пришел!

Жак Бенуа, старик лет под девяносто, скованный ревматизмом, ежедневно являлся в подвал, усаживался за свой стол и усердно занимался упаковкой бутылок в лиловую оберточную бумагу. Подняв глаза, он улыбнулся:

– Мадемуазель Эмили, здравствуйте! Как вы?

– Спасибо, Жак, хорошо. Как здоровье?

– Что ж, охотиться на диких кабанов, как когда-то мы с вашим батюшкой, на холмы больше не выхожу, – хмыкнул он. – Но все-таки с каждым рассветом радуюсь, что еще жив!

Эмили охватило теплом от сердечности, с какой они ее встретили, и от их приятельского тона. Отец и Жак были большие приятели, и она, бывало, рулила на велосипеде к ближайшему пляжу в Жигаро, поплавать с Жаном, который на восемь лет ее старше, казался ей тогда ужасно взрослым. Эмили порой фантазировала, что он ее старший брат. Жан, неизменно внимательный, всегда ее оберегал. Он рано потерял мать, отец растил его в одиночку.

Оба, отец и сын, как и несколько поколений их предков, выросли в двухэтажном домике, который стеной примыкал к винным подвалам и соединялся с ними проходом. Теперь винодельней управлял Жан, переняв бразды правления у отца, когда тот решил, что сын в достаточной степени овладел секретами купажа и ферментирования винограда местных сортов.

Тут Эмили вернулась в настоящее и осознала, что они разговаривают, а Жерар неловко топчется позади.

– Познакомьтесь, это наш семейный нотариус, Жерар Флавьер, – спохватилась она.

– Сдается мне, мы встречались раньше, месье, много лет назад, – произнес Жак, протягивая Жерару дрожащую руку.

– Да, и я, возвращаясь в Париж, продолжаю смаковать вкус вина, которое вы здесь делаете, – с улыбкой кивнул Жерар.

– Вы очень добры, месье, – отвечал Жак, – но на мой пристрастный взгляд, мой сын – вот уж кто мастер, когда дело доходит до настоящего прованского розового.

– Полагаю, месье Флавьер, что вы прибыли сюда для того, чтобы ознакомиться с финансовым положением нашей винодельни, а не с качеством нашей продукции? – вмешался видимо смущенный отцовской похвалой Жан.

– Безусловно, представление о том, продуктивен ли бизнес, мне пригодится – для анализа ситуации. Боюсь, мадемуазель Эмили предстоит принять кое-какие решения.

– Что ж, – вздохнула та, – думаю, толку от меня вам немного, так что пойду прогуляюсь по винограднику.

Кивнув мужчинам, она поспешила к выходу и вышла на воздух – с мрачной мыслью, что теперь тяжесть предстоящего ей решения усугубляется еще и тем, что оно самым непосредственным образом скажется на судьбе отца и сына Бенуа. Жизнь их семьи оставалась неизменной веками. И было видно, что Жан особенно обеспокоен, поскольку он вполне понимает, что последует, если она решит избавиться от имения. Новый владелец, вернее всего, поставит своего управляющего, и Жану с Жаком придется освободить дом. Такое просто не укладывалось в голове, ибо все Бенуа, казалось, прямо-таки взросли среди лоз из той земли, на которой сейчас стоят ее, Эмили, ноги.

Солнце клонилось к закату. Эмили шла по каменистой земле между рядами ломких на вид лоз. Пройдет несколько недель, и они пустятся в рост бурно, как сорняки, и в свой срок дадут крупные, сладкие плоды, которые поздним летом, во время vendange, сбора винограда, сорвут, чтобы пустить на вино будущего года.

Она обернулась взглянуть на шато, до которого было метров триста, и печально вздохнула. Со светлыми, розоватого оттенка стенами и ставнями, по традиции выкрашенными в нежно-голубой цвет, с двух сторон обрамленный высокими кипарисами, здание словно таяло в лучах заходящего солнца. Простое, но элегантно вписанное в ландшафт, оно вполне отражало и нынешний упадок, и благородство своего происхождения.

Мы – это все, что осталось…

Нежность к родному дому внезапно охватила ее. Шато тоже осиротело. По праву рождения наделенное особыми правами, но испытывающее нехватку в самых насущных вещах, и в нужде оно сохраняло вид изящного достоинства, и Эмили ощутила к нему какое-то до странности сестринское чувство.