Свет женщины

– Пасодобль. Черная обезьяна танцует пасодобль с розовым пуделем.

– Что за бред?

– El Fuego de Andalusía.

– Что?

– Ничего. Абсолютно ничего. Мастер-класс дрессировки, только мы не знаем, кто хозяева цирка. Они забрались на свой чертов олимп, на эту гору дерьма и наслаждаются. Каждый должен объять необъятное, это их присказка, они требуют от нас невозможного. Знаешь, тут один так извернулся, что поместился в шляпную коробку. Один из нас, из тех, кто прогибается. Гнусные боги-макаки восседают на олимпе из наших гниющих останков и забавляются. Вот. Это я и хотел тебе сказать. Все мы ходячие шедевры.

– Ты пьян.

– Нет еще. Но стараюсь.

– Ты где?

– В «Клапси».

– Это еще что?

– Ночной клуб, всемирно известный.

– Хочешь, чтобы я пришел?

– Нет, что ты. Я так просто звоню, чтобы время быстрее прошло. Это скоро закончится. А может, уже закончилось.

– Что ты там забыл, в своем «Клапси»?

– Жду одну знакомую, ей тоже плохо. Мы решили создать общество взаимопомощи. Извини, что разбудил тебя.

Жан-Луи молчал. Настоящий товарищ. Помогал мне убить время.

– Как Янник?

– Мы расстались.

– Не может быть. Ты что, смеешься? Только не вы.

– Она ушла от меня сегодня ночью. Наверное, поэтому я тебе и звоню. Мне нужно было кому-то сказать об этом.

– Не верю. Вы были вместе, дай бог памяти… двенадцать, тринадцать лет?

– Четырнадцать с небольшим.

– Я никогда не встречал такой пары, как ваша. Такой…

– Неразлучной?

– Просто не верится! Ну хорошо, поссорились… Только не говори мне, что это окончательно.

– Это окончательно. Она уходит. Мы никогда больше не увидимся.

– В каком она рейсе сейчас? Эй! ЮТА![9] Мишель! Алло! Ты слушаешь, Мишель?

– Да. Я здесь. Извини, что разбудил, но… не было другого выхода. Мы всё долго обсуждали, спокойно… пока наконец это не стало пыткой. Мы решили порвать одним махом. Никакой агонии, никаких незаживающих ран. У нее еще оставалось немного женского тщеславия. Нет, просто гордости, достоинства. Это дело чести – не позволить издеваться над собой. Нас заставляли ходить на задних лапках, надрессировались, довольно. Однажды, старик, мы сами возьмем кнут в руки, и он будет плясать под нашу дудку, этот, как бишь его… какой-нибудь сеньор Гальба. В ней был некий протест, некий… вызов. Честь существует, Жан-Луи. Честь человека, клянусь тебе. С нами не имеют права так поступать. И она не желала быть игрушкой в чьих-то руках, позволить растоптать себя. Конечно, мы могли бы продержаться еще немного. Протянуть еще месяц, неделю. Ждать, пока нас обоих не накроет с головой. Но ты ее знаешь. Она гордая. И мы решили, что я уеду в Каракас, и она тоже отправится куда-нибудь далеко-далеко…

– Нет ничего более мучительного, чем пара, которая распадается, но продолжает плыть по воле волн, тогда как лодка уже дала течь и вот-вот пойдет ко дну… В таких случаях, конечно, лучше разом покончить со всем.

– Но знаешь, то, что разбивает пару, в итоге еще больше ее сплачивает. Трудности, сначала разделившие двоих, в конце концов их объединяют, а иначе они и не были никогда парой. Два несчастных человека, которые по ошибке диспетчера оказались на одном маршруте…

– Никогда бы не подумал, что ты и Янник…

– Мне самому не верится. Это противоестественно.

– Извини, что я спрашиваю, но… может, есть кто-то другой?

– Не знаю. Совершенно ничего не могу сказать. Я неверующий, ты знаешь, но, может быть, где-то сидит эта сволочь, не знаю…

– Мишель, ты расклеиваешься буквально на глазах… Я тебя спрашиваю, есть ли у Янник другой мужчина.

Я не понимал. Я уже ничего не понимал. О чем он спрашивал? Что я ему ответил?

– Прости, старик… я немного не в себе. Уже не соображаю, о чем ты говоришь. Правда, извини, что разбудил, но… я пьян. Да, точно, набрался по самое горло. Я не должен был поднимать тебя с постели… Я запаниковал…

– Запаниковал, ты? Забыл, наверно, как у нас загорелись оба мотора? А на борту две сотни пассажиров…

– Да, но гораздо труднее, когда некого спасать…

– Ты правда не хочешь зайти к нам? Тут рядом Моника, можешь сказать ей словечко.

– Нет, все образуется, у меня скоро самолет… улетаю с одной знакомой. Янник очень хотела, чтобы мы летели вместе…

– Женщины, мне их не понять.

– Не говори ерунды, они – единственное, что поддается пониманию и имеет смысл здесь, на грешной земле…

– Она уходит, но не хочет оставлять тебя одного, так?

– Да. Она прекрасно знает, что я не могу жить без нее.

– И посылает вместо себя подружку? Ну, знаешь, у меня одиннадцать тысяч летных часов, но… чтобы на такой высоте!

– Я эгоист. Эгоизм, кроме всего прочего, означает еще и то, что ты живешь для другого, что у тебя есть смысл жизни.

– Для меня это слишком сложно… Мишель? Ты еще здесь? Тебе нужно поспать, старик.

– Ничего, скоро пройдет, я тут жду кое-кого… Я только хотел тебе сказать, что Янник…