Свет золотой луны

Меж надеждой и отчаянием прошло лето 1918 года, наступила осень. В монастыре готовились к престольному празднику Введения во храм Пресвятой Богородицы. Обычно в этот день к монастырю сходились многие крестьяне из окрестных сел и деревень. Шли по сельским дорогам крестными ходами с хоругвями и крестами. Но в этот раз служба уже началась, а еще ни одного крестного хода в монастырь не прибыло. Игуменья очень беспокоилась. Вскоре прибежал один крестьянин и сказал, что все дороги к городу перекрыты красными, ждут наступления Добровольческой белой армии и крестные ходы остановили, а мужиков, годных по возрасту к службе, тут же рекрутировали в красные части. После службы, уже к вечеру, в верстах пяти от монастыря послышались канонады орудий и выстрелы. К ночи все смолкло. Утром принесли радостную весть – город освобожден от большевиков. Из тюрьмы выпустили всех арестованных по обвинению в контрреволюции. Вновь налаживалась привычная жизнь. Открывались лавки и рестораны. в городском саду зазвучал оркестр, как в старые добрые времена. Мать игуменья, узнав обо всем, сказала с горечью:

– Не пьянствовать и веселиться надо, а молиться Богу о спасении земли Русской.

На следующий день Анне передали о желании какого-то офицера видеть ее. Матушка игуменья благословила послушницу выйти к посетителю, но только в сопровождении монахини Корнилии. В церковном дворе перед монастырским собором поджидал молоденький прапорщик. Анна хоть и с трудом, но узнала в нем Тураньева. Первым ее желанием было развернуться и уйти. Тураньев, словно почувствовав настроение Анны, поспешно шагнул ей навстречу:

– Анна Александровна, у меня к вам вести о родителях ваших.

– Что с ними? – в волнении воскликнула Анна и шагнула так близко к Тураньеву, что Корнилия громко хмыкнула, напоминая о приличии для послушницы монастыря.

– Успокойтесь, они живы и сумели выехать в Финляндию. Очень скорбели о вас.

– Слава Богу! – Анна облегченно вздохнула и перекрестилась.

Тураньев бросил взгляд на стоящую невдалеке монахиню Корнилию, и наступило неловкое молчание. Анна чувствовала, что Тураньев хочет что-то сказать, но не решается. Исполненная благодарности за известие о родителях, она не могла уйти сразу, не поговорив с ним хотя бы из вежливости.

– А как ваши родители? – спросила она, не поднимая головы.

– Их сожгли в нашей усадьбе.

– Как сожгли?! – вскрикнула Анна, подняв испуганный взгляд на Тураньева.

– Заперли в собственном доме и подожгли. – При этих словах Тураньев потупился.

– Кто?

– Разве вы не знаете? – Тураньев уже в упор смотрел на Анну.

Она молчала, понимая, что это не вопрос.

– Я буду их уничтожать, всех, – сказал вдруг Тураньев с таким ожесточением, что Анна отшатнулась от него.

Словно опомнившись, Тураньев вновь поник головой.

– Простите, ради Бога, Анна Александровна, и помолитесь за моих родителей. Честь имею.

Он козырнул и, четко, по-военному развернувшись, решительно зашагал к воротам монастыря. Анна стояла и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за монастырской калиткой. Корнилия слегка коснулась ее плеча:

– Пойдем, сестра.

Анна, не поворачиваясь к Корнилии, закрыла лицо руками и заплакала. Монахиня не стала ее успокаивать, а просто сказала:

– Ну что же, плачь. Ничто не омывает наши души от скверны мира сего, как слезы.

Эти слова Анну почему-то сразу успокоили. Она повернулась и с благодарностью посмотрела на монахиню.

– Что, сестра Анна, небось думала, что я мучительница и души у меня нет? Душа есть, да грехов много. Пошли, у них своя война, а у нас своя.

Через неделю подошли крупные силы красных, снова загрохотала канонада. В обитель стали свозить раненых белогвардейцев, и весь монастырь превратился в госпиталь. На второй день привезли Тураньева, раненного в живот. Умирал он мучительно, на глазах у Анны, морфия для обезболивания не хватало. Когда Анна с Акулиной перевязывали Тураньева, он очнулся и, узнав девушку, лихорадочно зашептал:

– Анна Александровна, как хорошо!

– Что же тут хорошего, барин, вон какая у вас рана. Это нехорошо, – сердито проворчала Акулина.

– О, сестра! Ты не понимаешь меня. Когда любишь, то и рана хороша…

– Прекратите, – умоляюще воскликнула Анна, – как вы можете? Я уйду сейчас.

– Не надо. Не уходите, я буду молчать, – как-то укоризненно сказал Тураньев и действительно замолчал.

К вечеру Анна сама пришла к постели Тураньева и присела рядом.

– Как вы себя чувствуете?

Он смотрел на нее долгим взглядом, словно не слыша вопрос.

– Вам больно? – снова спросила она.

На этот вопрос Тураньев попробовал улыбнуться, но от внезапного приступа боли у него получилась только гримаса.

Анна из сострадания взяла его за руку. Тураньев перестал корчиться и с благодарностью посмотрел на девушку.

– Вы думаете о Боге? – спросила Анна.

Тураньев отрицательно покачал головой.

– Но как же? – со страданием в голосе произнесла девушка.

– Я в Него не верил, – почти шепотом произнес Тураньев, – а как вы ушли в монастырь, совсем обиделся на Него. Хотя как можно обижаться на того, в кого не веришь? – Он криво усмехнулся.