Светят окна в ночи

— Да, Сафаров. О таких людях мой отец говорил: у них нет в душе бога. Отец мой — неверующий, не думай. Он имел в виду другое. Эти люди могут переступить через все. И через человека — тоже. Ради сиюминутной выгоды. Ради карьеры. Ради себя. Понимаешь?

— Я думаю, ты преувеличиваешь, — мягко возразила Ямиля. — Я ведь тоже знаю Сафарова.

— Ты смотришь на него как женщина.

— Нет, я не смотрю так! Он — инженер. Он умнее многих из тех, кого я знаю. И он умеет работать. Ирек мне кажется куда опаснее…

— Нет, он — глупее и примитивнее. И потому не опаснее. Но именно такие нужны Сафаровым. Ты правильно объединила их вместе: иреков производят сафаровы, а те расчищают им дорогу. Они так научились врать, что им почти всегда верят. Сафарову будут верить даже тогда, когда он развалит завод.

— Господи! — воскликнула Ямиля. — Он такой маленький, такой рыженький, такой смешной, а ты рассказываешь о нем, как о каком-то ужасном злодее. Чего он может, твой Сафаров? Какая у него власть, даже смешно!

— Маленькие становятся большими. И тогда их уже не остановишь.

— Ты хочешь его остановить?

— Конечно.

— Один?

— Почему — один? Если бы я был один, они бы меня давно убрали.

— Как убрали?

— Ну, уволили бы. Я им мешаю. И ты — тоже.

— Я? Как я могу им мешать? Я просто работаю.

— А тем, что не с ними. И просто работаешь.

— Ты меня совсем запутал, Гумер!

— Ничего, разберешься, — успокоил он. — Ты же умная.

— Нам пора?

— Да.

Они дождались официанта, и Гумер рассчитался с ним. Официант, брезгливо оттопырив нижнюю губу, сунул деньги в карман.

— А сдачу? — спросил Гумер.

— Какую сдачу?

— Пересчитайте еще раз.

Официант, усмехаясь, вынул смятую рублевку и положил на стол.

— Бедный, да?

— Ага, бедный! — сказал Гумер, глядя ему прямо в лицо. — А ты хам.

— Но-но! — протянул официант угрожающе и чуть отодвинулся назад.

Гумер пропустил вперед Ямилю и пошел следом.

— А если бы он полез драться? — спросила она на улице.

— Зачем? — пожал плечами Гумер. — Ему надо было меня унизить. И больше ничего.

— И ты ответил тем же?

— Хаму надо говорить, что он хам.

— Всегда?

— Всегда! Иначе они сядут нам на шею.

Они дошли до угла и остановились.

— Дальше меня не надо провожать, — сказала Ямиля. — Тут светло, и я добегу. Спасибо за вечер.

— Не за что, Ямиля, — Гумер взял ее руку и пожал пальцы. — Это тебе спасибо. Извини, что мы не потанцевали.

— Ну, что ты! Мне было и так хорошо… — Она заглянула ему в глаза и, поколебавшись, спросила: — А почему ты меня пригласил сегодня в ресторан?

— Отпраздновать мой день рождения.

— Правда?

— Да. Двадцать шесть лет. Уже.

— Теперь я понимаю, почему тебе так трудно живется! — медленно проговорила Ямиля, пряча подбородок в шарф. — Ты никому не веришь. Кроме самого себя. И поэтому ты никогда не победишь Сафарова. Никогда!

Она осторожно высвободила свои пальцы из его руки, грустно взглянула на него, повернулась и быстро пошла через улицу.

— Это неправда! — крикнул Гумер. — Ничего ты не поняла.

На углу она обернулась, но Гумера уже не было.

Сунув руки глубоко в карманы куртки, он шел по мокрой мостовой к автобусной остановке…

* * *

А потом было комсомольское собрание. Никто не думал, что оно получится таким бурным, да и ничего, казалось, не предвещало бури.

Ирек быстро отбарабанил доклад и сел на свое место в президиуме. Представитель горкома с сонным лицом что-то записывал в блокнот, изредка посматривая в зал, который тоже жил своей привычной и в общем-то независимой от президиума жизнью: кто украдкой читал, кто лениво переговаривался с соседом, двое рядом с Гумером играли в «Морской бой»…

Выступающие сменяли друг друга: председательствующий через каждые пять — семь минут, держа перед собой листок, называл следующего оратора. Читал он плохо, коверкал фамилии, и от этого было еще тошнее. Гумер не выдержал.

— Дайте мне слово! — крикнул он, вставая.

Зал всколыхнулся: дремавшие проснулись, читавшие — подняли головы… Представитель горкома нагнулся к Иреку, и тот, смотря на Гумера, что-то начал ему быстро объяснять.

— Тебя же нет в списке выступающих! — растерялся председательствующий.

— Мне никто не говорил, что надо записываться! — так же громко сказал Гумер и зашагал к трибуне.

— Постой! — вскочил Ирек. — Тебе же еще не дали слова.

— Не дали, так дайте!

Гумер уже стоял на трибуне и поправлял микрофон. В зале вспыхнуло веселое оживление.

— Пусть говорит! — крикнул кто-то, и его поддержали аплодисментами.