Уже темно, но свет не зажжен. И если я сама не включу лампочку, никто за меня этого не сделает. Я живу одна. У меня однокомнатная квартира. Хорошая современная мебель. Центр города. Рядом с моей работой. Я хорошо зарабатываю, могу позволить себе купить то, что мне хочется. Могу делать то, что нравится. Могу уйти и вернуться в любое время. Я многое могу, и никто мне не указ. Но радости от этого мало. И с каждым годом — все меньше. Если правда, что счастье — это отсутствие желаний, то я, наверное, должна быть счастливой: а что мне еще желать? Желания появляются тогда, когда есть к кому обращаться с ними. «Милый, мне так хочется…» Или: «Любимый, я мечтаю…» Или: «Дорогой, я благодарна тебе, что ты вспомнил…» Я не могу произносить этих слов, потому что у меня нет ни милого, ни дорогого, ни любимого. Не скажешь же себе: «Я хочу замуж»?! Смешно! И это уже не желание, а фантазия. В моем возрасте надо быть реалистичнее. «Ты уже использовала все свои шансы», — говорит мне моя соседка, каждый раз осматривая меня с ног до головы в поисках, очевидно, очередного изъяна. Ей доставляет удовольствие упрекнуть меня в том, что я не замужем. Словно это я виновата в том, что она сама осталась в старых девах. Я внимательно слушаю, а потом смеюсь: «Пока женщина помнит свой последний поцелуй, еще не все кончено». — «На что ты намекаешь?» — она сжимает свои тонкие бескровные губы и бледнеет. «Это — Мопассан, — отвечаю я безжалостно. — Афоризм». — «Какая пошлость!» — фыркает она и уходит, плоская, как камбала. Вот ей, действительно, даже фантазировать не надо. Потому что не с чем сравнивать. Она была обречена на одиночество еще в утробе матери. И не потому, что страхолюдина, а потому, что зла и завистлива. Мне ее не жалко. Других жаль, ее — нет. Если она каким-то образом выйдет замуж, я удавлюсь. Не из-за зависти, нет. Просто из-за того, что потеряю вообще веру в мужчин. В их умственные способности прежде всего. Мы с ней — как два враждующих государства, которые никак не могут жить друг без друга: ни дружить, ни воевать — только сосуществовать. И вести бесконечную психологическую войну. Когда мне весело, ей грустно. И наоборот. Иногда я специально включаю танцевальную музыку, хотя у меня кошки на сердце скребут. Я знаю, за стеной в этот момент у соседки начинается мигрень, что не помешает ей торчать у дверного глазка, наблюдая за моей дверью. Ей страстно хочется застукать кого-нибудь, входящего или выходящего из нее.
Я ее ненавижу. Она ненавидит меня. Но по обе стороны бетонной стены мы мечтаем об одном и том же: встретиться с хорошим человеком и выйти замуж. Не знаю, как она представляет себе свою жизнь в замужестве. Может быть, она собирается и дальше ходить в застиранном халате, в рваных шлепанцах и с чудовищной прической на голове, пить молоко прямо из пакета, охать и ахать по поводу своих несуществующих болезней. Мне же видится так: вот он возвращается усталый, с работы, я встречаю его у дверей, подставляю щеку для поцелуя, но он целует меня прямо в губы, прижимая к себе: «Фу! — нарочито морщусь я. — Ты весь пропах табаком!» — «Я очень соскучился, — говорит он, не выпуская меня из объятий. Потом он осторожно касается моего живота и спрашивает озабоченно: — Как поживает наш Айрат?» — «Почему Айрат? — смеюсь я. — Альмира чувствует себя хорошо». Мы уже давно спорим, как назовем нашего ребенка — ему хочется мальчика, мне — девочку.
Но это, конечно, только игра: мы оба с радостью ждем ребенка, кем бы он ни был. «Я тебе рожу и мальчика, и девочку», — говорю я примирительно, ласково проводя пальцем по его бровям.
Затем мы ужинаем, а он рассказывает о том, что у него было на работе. Мне все интересно знать — все, что касается его. Наверное, это и есть счастье — сидеть вдвоем в уютной комнате, разговаривать, зная, что каждый твой совет выслушивается со вниманием и благодарностью…
Но даже близкой подруге я не рассказываю о своих мечтах. И никогда не расскажу. В глазах знающих меня я — человек веселый и жизнерадостный. Разговоры о счастье я не поддерживаю. Может, поэтому все считают, что сама я вполне счастлива. «У тебя счастливый характер, Сария», — уверяют меня, и я соглашаюсь.