Светила

– Я тут останусь, – отозвался Клинч. – Может, смогу откупить. – Он пошарил в ящике стола, а затем вернулся к прежнему: – Послушайте, не сочтите меня занудой, но все-таки что вы делали в Анниной комнате?

Глядел он едва ли не умоляюще.

– Мы поговорили насчет денег, – объяснил Гаскуан. – У нее в кармане шаром покати. Ну да вы об этом и сами знаете.

– В кармане шаром покати! – фыркнул Клинч. – Скажете тоже! Да карманов у нее не один, уж здесь вы мне поверьте!

Уж не тайный ли это намек на золото, зашитое в Аннино платье? Или просто-напросто грубая отсылка на профессию девушки? Гаскуан внезапно насторожился.

– А с какой стати мне верить вам и не верить Анне? – спросил он. – По ее словам, у нее за душою ни пенни, а вы считаете себя вправе требовать от нее немедленной выплаты шести фунтов!

Клинч вытаращил глаза. Выходит, Анна рассказала ему про свою задолженность по арендной плате. Выходит, Анна на него, Клинча, жаловалась – и жаловалась горько, судя по враждебному тону француза. До чего ж обидно! Клинчу очень не понравилась мысль о том, что Анна, оказывается, обсуждает его с другими мужчинами.

– Это не ваше дело, – тихо произнес он.

– Напротив, – возразил Гаскуан. – Анна сама поделилась со мной своей проблемой. Она просила и умоляла меня.

– Но почему? – недоумевал Клинч. – Почему ж?

– Вероятно, потому, что она мне доверяет, – отозвался Гаскуан не без толики злорадства.

– Я хочу сказать, вас-то что толку молить?

– Очевидно, чтобы я ей помог.

– Но вас-то почему? – не отступался Клинч.

– То есть как это, почему меня?

– С какой стати Анна просила вас? – Клинч почти кричал.

Глаза Гаскуана вспыхнули.

– Я так понимаю, вы просите меня уточнить характер наших с Анной взаимоотношений.

– Да об этом мне и спрашивать незачем, – хрипло рассмеялся Клинч. – А то я сам не знаю!

В глазах Гаскуана потемнело от ярости.

– Вы наглец, мистер Клинч, – произнес он.

– Наглец! – повторил Клинч. – Это кто еще тут наглец? Девка в трауре – вот и все, и вы не станете этого отрицать!

– Из-за того, что она носит траур, она как раз и не в состоянии расплатиться с текущими долгами. А вы все равно ее тираните.

– Тираню – я?

– У меня сложилось впечатление, – холодно произнес Гаскуан, – что Анна вас очень боится. – Правды в том, понятное дело, не было.

– Да не боится она меня! – возмущенно запротестовал хозяин гостиницы.

– И что вам эти шесть фунтов? Какая вам разница, заплатит Анна завтра или через год? На вас только что нежданно-негаданно свалилось целое состояние – «билет домой», как здесь говорят. У вас в банке тысячи и тысячи фунтов! А вы тут занудствуете насчет шлюхиной арендной платы, точно какой-нибудь спекулянт из Лаймхауса!

– Долг есть долг, – ощетинился Клинч.

– Чушь! – парировал Гаскуан. – Скорее, обида есть обида.

– Это вы на что намекаете?

– Еще не знаю, – отозвался Гаскуан. – Но начинаю думать, что ради Анны надо бы мне попытаться выяснить.

Клинч вновь побагровел.

– Не смейте так со мной разговаривать, – отозвался он. – Не смейте – в моей собственной гостинице!

– А вы говорите так, как будто вы при ней сторож! Но где вы были нынче днем, когда Анне грозила опасность? – осведомился Гаскуан, чувствуя, что его понемногу заносит. – Где вы были, когда ее нашли полумертвой посреди Крайстчерчской дороги?

Но на сей раз Клинч не стушевался под градом упреков, как прежде. Напротив, он словно бы ожесточился. Стиснув зубы, он смерил Гаскуана взглядом.

– Вот только нотации мне читать насчет Анны не надо, – отрезал он. – Вы сами не знаете, что она для меня. И никаких нотаций я не потерплю!

Мужчины пепелили друг друга взглядами, словно бойцовые псы на противоположных концах арены, но вот наконец каждый, отдавая должное другому, молча признал, что встретил достойного противника. Ибо Гаскуан и Клинч не так уж сильно различались темпераментами и даже в своих расхождениях демонстрировали своего рода гармонию: Гаскуан – верхняя октава, звук более чистый и прозрачный, Клинч – гудящая басовая нота.

В характере Эдгара Клинча обнаруживалось нечто от замкнутого круга. Он был заботлив и вечно в себе сомневался – а эти свойства, противоположные друг другу, порождали в нем постоянную беспокойную смену настроений. Он обеспечивал тех, кого любил, требуя лишь безоговорочного одобрения своей опеки, – а это требование в свою очередь пробуждало в нем стыд. Чуткий к нюансам своих поступков, Клинч сомневался в их ценности, в результате от требования он отказывался, заботу удваивал и все начинал сначала – только чтобы обнаружить, что его потребность в одобрении тоже выросла вдвое. Так он постоянно пребывал в движении – так в постоянном движении пребывает женщина, покорная лунным ритмам.