Светлая и Темные и ужасная обложка

      — В каком смысле? В голодный год? — в душе поднималась обида. — То есть, на безрыбье любая подойдет? И я, да?

      Странно, из-за чего обижаться, казалось бы?! Чужой, на момент сватовства, разумеется, мужик, по моей же настоятельной просьбе признался, что женился не по любви, а по расчету. Да еще и прогадал: сначала сумасшедшую подсунули, потом попаданка из иного мира досталась. Но после брачных обрядов и всего одной ночи с ним, я почему-то уже не считала его чужим — свой теперь, пусть и на подсознательном уровне.

      Пожалуй, у меня все было на лбу написано, потому что Сэбиан пристально смотрел мне лицо. Приложив усилия, я приняла равнодушный вид и попыталась отвести взгляд от его необычных, переменчивых, словно подведенных сурьмой глаз.

      — Оставь нас! — приказал он Ноэль.

Девушка поклонилась и спешно удалилась.

Муж вплотную шагнул ко мне и завораживающим, приглушенным голосом произнес:

      — Я правильно понял: любой быть ты не готова?

      Я молчала, не зная, можно ли ответить, что, не готова, не хочу быть любой. И одной среди многих — тем более. Хотя в таких обстоятельствах...

      Тоскливо пожала плечами, опустив глаза.

      — Светлячок, я имел в виду, что хочу от тебя гораздо больше, чем могу взять сейчас, — тихо пояснил он. Затем, взяв за руку, сказал деловым тоном: — Пошли есть, не будем зря время терять.

      Осмыслив фразу и оценив тот факт, что муж потрудился пояснить, я обрадовалась до глубины души, ведь за словами часто скрывается разный, порой самый невероятный, смысл. Вот и накручивала бы себя целый день. А так, мне сразу дали понять, что… проще говоря, из-за отсутствия полноценного секса, хоть потискают. Тем не менее, вздохнула я облегченно.

      Пока мы шли к костру, я нечаянно засмотрелась на наши сомкнутые руки: мою светлую узкую ладонь, плененную большой смуглой мужской — так красноречиво, так правильно, как мне в тот миг показалось.

      Завтрак на темный лад прошел еще более привычно и обыденно, чем вчерашний ужин. Того и смотри привыкну.

Глава 16. О верности и пользе мытья рук.

Всё в руках человека! Поэтому их нужно мыть чаще.

Станислав Ежи Лец

— ...Сафира-а-а… — несется мне вслед ненавистный голос, сопровождаемый эхом тяжелых шагов.

      Каменные коридоры Хемвиля тянутся, тянутся и тянутся бесконечно… Темень пугает шуршанием крысиных лап, звуками шагов, стенаниями загубленных душ и стонами развратных девок, которые отдаются по углам замковым рыцарям.

      С трудом не срываясь на бег, я быстро иду, держа перед собой в трясущейся руке свечу. И ладошка, которая обхватывает бронзовый подсвечник, бледная, узкая... детская.

      — ...Сафира-а-а... — голос лорда Сатиса так близко, что внутри все скручивается от страха, желчь подступает к горлу.

      Проклятый мужлан, выскочка, считающий себя драком, хоть в нем нашей крови почти не осталось. А ведь этот человек надеется уговорить отца отдать меня — единственную дочь, чистокровную драку — замуж за него. И отказ его не остановит...

      — ...Сафира-а-а... — руки ненавистного отцовского приближенного обхватывают мою талию, такую тоненькую, подростковую... приподнимая над полом, а его голос бубнит мне на ухо, обдавая мерзким хмельным дыханием. — Ну зачем же ты бегаешь от меня, девочка?

Сатис забирает подсвечник из тоненьких пальчиков и вешает на крюк для факела.

      — Не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу, не хочу... — шепчут мои губы невольно. Слабенькие детские руки пытаются отстранить, отодвинуть каменную мужскую грудь, ослабить захват, выбраться, спастись.

      — Посмотри на меня, Сафи. Твой отец артачится, но мы не оставим ему выбора... правда же... Девочка, моя.

      Мерзкие лапы шарят по моему телу, ужас и паника накрывают с головой. Влажные губы скользят по щеке, а лапища тем временем задирает подол платья.

      — Не бойся, Сафи. Я сделаю тебя своей и бить, как отец, не буду... если станешь послушной девочкой... — глумливый шепот и шорох стягиваемой мужской одежды.

      Еще немного — и гибель мамочки будет напрасной. Только навсегда запавшие в память ее блеклые золотые, потухшие семь лет назад, глаза, в тот день, когда она лежала на полу в спальне отца, удерживают в сознании, заставляют думать, как остановить насильника и дают силу. Девичья рука уже не пытается отстраниться, а лезет в потайной карман. Всего пара мгновений — и кинжал леди Амалии как в масло плавно вошел в бок лорда Сатиса, будто соскучился по крови, жаждал с того момента, как познал вкус убийства, следом еще раз и еще, и снова, сопровождаемый страшным бульканьем и треском материи…

Мучительно длинные мгновения, во время которых стынет кровь в жилах, наконец, захват ослаб, и я чуть не упала на пол, но смогла устоять. А вот неудачливый жених и насильник — нет.

      О, Триединый, как же, оказывается, легко можно избавиться от своих страхов...