Светлая печаль Авы Лавендер

К 1952 году в Вершинном переулке, как и во всем остальном мире, произошли некоторые перемены. Двумя годами ранее семья Куперов по соседству с нами построила дом. Отец семейства, Зеб Купер, был миролюбивый рыжеволосый ирландец с густой курчавой бородой и грозной размашистой походкой. Его жену звали Пенелопой – она была жизнерадостной блондинкой, которую бабушка сразу наняла помогать в пекарне. У них было двое детей: сын Роуи, который хоть и вел себя тихо, но не так странно, как Генри, и дочь Кардиген, которая охотно сообщала всем встречным свой возраст (восемь лет) и количество месяцев (одиннадцать) до следующего дня рождения.

Кардиген Купер стала моей первой и на долгие годы единственной подругой.

Подружились мы в тот день, когда Кардиген, наблюдая из-за забора, как я делаю куличики у себя во дворе, спросила:

– Ты птица, или ангел, или кто?

Я пожала плечами. Я не понимала, как отвечать на этот вопрос, но не потому, что не думала над ним, а потому, что просто не знала ответа. Разумеется, птицей я не была. Но в то же время я не могла утверждать, что была человеком. Что это вообще значит – быть человеком? Я понимала, что не похожа на остальных, но разве не это и делало меня обычным человеком? Или все же я была какой-то иной? Этого я не знала. В восемь лет у меня не было ни времени, ни сил, ни умственных способностей сформулировать более подходящий ответ, чем «Думаю, я просто девочка». Так и сказала.

– Ну, никакая ты не птица, это уж точно, – поддакнула Кардиген. – У птиц нет носа и нет рук или там ушей – ничего такого. Поэтому думаю, ты обычная девочка. Хочешь, я приду и поиграю с тобой?

Я кивнула. Кардиген перелезла через забор, и мы робко посмотрели друг на друга.

– Ну-кась, показывай тогда, как летаешь, – потребовала она.

Я покачала головой.

– Почему нет? Ты хоть пробовала?

Я не пробовала. Вот, наверное, почему моей новой подруге так быстро удалось убедить меня забраться на вишневое дерево. Что значит – не пробовала? Помню, как стояла на шаткой ветке; та гнулась и качалась под моим весом. Помню, как взглянула вниз на светловолосую головку Кардиген и ее выжидательное выражение лица.

– Ну, прыгаешь или как?

Я закрыла глаза, уповая и на то, что полечу, и на то, что упаду, и одинаково страшась обоих исходов. Прыгнула. И быстро приземлилась, расквасив в кровь коленки.

Кардиген посмотрела на меня сверху.

– Ну вот. Летать ты совершенно не умеешь. Наверное, ты и вправду обычная.

Я поглядела на разбитую коленку и поморщилась от боли.

– А откуда ты знаешь, что я не ангел? – поинтересовалась я.

– Ба. Очень просто, глупышка. – Кардиген коснулась моего коричневого крыла. – У ангелов крылья белые.

Я относилась к крыльям так, как другие относились бы к косолапости – изъян без очевидной пользы, но ступить шаг на улице, не привлекая детских любопытных взглядов, невозможно. Вот потому-то я редко оспаривала мамино решение держать нас взаперти в конце Вершинного переулка. Здесь мы были в безопасности. Не таким, как все, опасность грозит на каждом углу. А с моими перистыми приспособлениями, немотой Генри и маминым разбитым сердцем мы были той еще странной семейкой! Мама, брат и я оставались на холме под защитой бабушкиной репутации, и никому не приходило в голову распахнуть двери и убежать. Двое даже не пытались.

Я – другое дело.

Соседские ребята с холма часто собирались после ужина поиграть в «сардины» или другую игру, после которой никак не могли отдышаться, – даже я выставляла в окно личико и смотрела на них из выгодной наблюдательной позиции на холме в конце Вершинного переулка. Обычно собирались Кардиген, ее старший брат Роуи и сын Марка Флэннери Джеремайя, который был довольно неприятным, но жил в Вершинном переулке, а значит, обладал свойством хорошего игрока – доступностью.

Во время одной такой игры Кардиген наткнулась на раненую птицу. Та валялась на земле в той части двора, что отделяла наш дом от дома соседки Мэриголд Пай. Это был скворец. Крылья трепетали, а голова была вся красная, наверное, от крови, но разве поймешь? Интересно, у птиц кровь красная, как и у людей?

Джеремайя Флэннери подошел к Кардиген. Он посмотрел на птицу и поднял обутую в ботинок ногу. Когда он топнул, мы услышали отвратительный хруст птичьего крыла. А потом мы услышали, как охнул Джеремайя, мгновенно получив от Кардиген коленом в пах – меткий удар ногой, деформировавший его левое яичко. Джерри, как его называли впоследствии, приписывал свою неспособность оплодотворить жену этому инциденту.

Спустя несколько часов, когда ребята разошлись по домам для ежевечерней ванны, я вылезла через окно и спустилась по старой, посаженной близко к дому вишне. С помощью лопаты, которую я нашла в саду, я прекратила муки хрипящей птицы и, рыдая, поплелась на холм. Мне было не впервой сопереживать нелетающим птицам.