Светлая печаль Авы Лавендер

Шум урчащей на кухне кофеварки разбудил Гейба на рассвете. Вивиан страдала жуткой бессонницей. Гейб подумал о том, знал ли кто-нибудь еще, что, пока весь дом спит, она часто проводит ночь, глядя в кухонное окно на темное небо? Иногда он хотел составить ей компанию. Может, тогда он сказал бы ей правильные слова. Или развеселил. И может, им удалось бы по-настоящему поговорить, а не просто обменяться фразами, типичными, пожалуй, разве что для сожителей: «Купи еще молока, пожалуйста» или «Нет, пожалуйста, иди в ванную первым». Возможно, все бы так и было, но не сегодня. А потому, быстро приняв душ, он вышел во двор наблюдать восход солнца в одиночестве.

Вначале Гейб подумал, что перед ним низкорастущее белое соцветие на кусте пиона. Пока не заметил розовый нос. Гейб пересек двор, подобрал малютку и занес в дом. Смыв в кухонной раковине грязь с лап, он в замешательстве гладил животное, когда из подвала с корзинкой свежепостиранного белья поднялась Вивиан.

– Кто это? – спросила она, остановившись у раковины.

– Думаю, собака.

– А.

Не более двадцати сантиметров в длину, существо было всего-навсего щенком с непомерно большими лапами и урчащим пузиком. Налив в тарелку сливок, собравшихся на поверхности молока, Вивиан поставила ее на пол. Они стояли вдвоем и смотрели, как собака жадно лакает.

Вивиан еще долго оставалась с собакой на кухне после того, как Гейб ушел ремонтировать сломанную калитку у Мэриголд Пай. Щенок покончил со сливками и заскользил по линолеуму, обнюхивая низ холодильника.

Много лет прошло с момента последнего поцелуя Джека Гриффита, который отпечатался на шее Вивиан в форме клубнично-розовой бабочки. Это место побледнело до темно-бежевого только после бесконечной обработки розовым маслом и теперь зудело, когда Вивиан нервничала. Она как раз почесывала шею, когда услышала приближающиеся к кухне шаркающие шаги.

Вивиан поставила для Генри тост с апельсиновым джемом. Его обычный завтрак – от другой пищи по утрам он отказывался. Когда он сел за стол, она подавила в себе желание потрепать его по волосам.

Генри ел, наблюдая за щенком: тот неуклюже забрался в корзинку с бельем, потерся головой о чистые полотенца Вивиан, удовлетворенно вздохнул и заснул глубоким детским сном. Генри осторожно вылез из-за стола. Потом, нескладно согнув подростковые руки и ноги, сел в корзинку рядом с собакой. Генри протянул руку и провел по щенячьей спинке, обведя пальцем рыже-золотистое пятно на боку. Щенок открыл один глаз. Генри закрыл свой. Щенок почесал себе ухо. Генри почесал свое. Генри зевнул. Пискнув, зевнул и щенок. От этого Генри завалился на пол и стал беззвучно хохотать. Отсмеявшись, он глубоко вздохнул и провозгласил:

– Труве!

Услышав это, Вивиан выронила из рук фарфоровую тарелку, и та упала на пол, разлетевшись на осколки, а Вивиан сказала:

– Ну да.

Неизвестно, предназначались ли эти слова Генри, щенку или, может быть, обоим, но с тех пор собаку называли «Труве», что по-французски означает «найти».

Эмильен была не совсем права, когда утверждала, что Генри понимает один язык лучше другого – скорее, он отдавал предпочтение отдельным словам из обоих языков. Например, предпочитал, когда ему предлагали помочь надеть moufles, а не mittens[32], готовили на ужин petit pois, а не peas[33] и подавали на обед pamplemousse, а не grapefruit[34]. Он любил, когда Эмильен говорила слово «кристальный» вместо «чистый» и обожал чашки и ложки, но не вилки, ножи и тарелки. Ему нравились слова «коряга», «мелочь» и «впалый», но, чуть повзрослев, он возненавидел слово «лобковый», а также предпочитал слово mamelon слову nipple[35].

Генри общался и другими необычными способами. Хорошо – карамель, плохо – курить. Гейба он называл «кедром», что мы относили к запаху его рук после работы в мастерской. Меня он называл pinna, что на латыни означает «перо». Маму – étoile de mer, что на французском значит «морская звезда». Почему он так звал маму, никто объяснить не мог.

Глава двенадцатая

Те, кто родился под тихоокеанским северо-западным небом, похожи на нарциссы: они хорошеют, только напитавшись холодной влагой продолжительного дождя. Такими были Генри, мама и я. С первыми ударами капель по крыше в доме воцарялась уютная грусть. В пасмурные сырые дни мы трое сидели, завернувшись в старые одеяла, и вздыхали, глядя на бесцветное небо.

Вивиан, наделенная тонким нюхом, с закрытыми глазами могла определить время года по запаху дождя. Летний дождь пах свежескошенной травой, ягодным соком на губах: черничным, малиновым, ежевичным. Своим ароматом он напоминал поиски созвездия среди разбросанных горстями звезд, запах выстиранного белья на веревке во дворе, напоминал барбекю и поцелуи украдкой в «Форде Купе» 1932 года.