Светлая печаль Авы Лавендер

Из личного дневника Натаниэля Сорроуза:

22 июня 1959 года

От моих шагов по комнате на ковре образовались потертости. Одежда воняет. Но все это ерунда. Сегодня день летнего солнцестояния. То-то они с таким усердием языческий праздник празднуют! Выродки!

Она уже проходила мимо, держась за руки с другой девчонкой – у той к спине были присобачены какие-то доморощенные крылья. Я решил дождаться их возвращения. Самое большее ждать придется несколько часов – это я выдержу.

Пока я пишу все это в дневник, я смотрю в окно на темнеющее небо, и меня что-то отвлекает… Неужели дождь?

Обычно я не зажигаю свет на переднем крыльце, но сейчас включил. В луче света на бетонном покрытии я увидел сначала одно, потом второе темное пятно. Наверное, приглашу ее в дом. А если она откажется… Нет, не откажется. Деваться ей некуда.

Глава двадцатая

В тот день мама впервые поняла, как родители выходят из себя. За свою жизнь – в ходе беременности в полном одиночестве, за пятнадцать лет бессонных ночей – она ни разу не заблудилась. Научилась ко всему приспосабливаться: к миру Генри-недотроги, к моим крыльям. Если разработанный ею план оказывался непригодным, она брала и создавала новый. И никогда не понимала, почему другие родители выходили из себя. Теперь же поняла: становясь самостоятельными единицами, дети предают родителей. Она думала, ее минует эта участь, ее, чьи дети были такими… необычными. Могут ли необычные выжить сами по себе? Раньше Вивиан не приходилось об этом задумываться.

Единственный в доме телефон стоял на старом, всеми забытом комоде в коридоре у лестницы. Телефон провели где-то в начале сороковых. Аппарат был тяжелый и неуклюжий, а звонил так редко, что, когда это случалось, Вивиан не сразу понимала, откуда шум. И в этот раз она так изумилась звонку, что остановилась и ответила.

С ней поздоровался давно знакомый голос – забавно, что спустя столько времени он звучал как раньше, – и сообщил, что нашел ее сына, когда тот брел вдоль дороги.

– Наверное, километра три прошел под дождем. Он здесь, у меня дома. И пес тоже. Попробовал мальчишку просушить, но он даже слышать об этом не желает.

Вивиан кивнула в телефон.

– С ним все в порядке? С Генри то есть?

– Э-э… ну, ты лучше приезжай скорее сюда. Он как-то странно себя ведет.

– Скоро буду, – заверила она и повесила трубку. Ей не хватило мужества сказать ему, что его сын ведет себя скорее нормально. По крайней мере, для Генри.

Вивиан отворила шкаф в прихожей и схватила первое, что попалось на глаза: красное шерстяное пальто столетней давности. Она застегнула его дрожащими руками, обрадовавшись длине, которая прикрывала надетое наизнанку платье (на счастье). Когда она добралась до машины, шерстяная материя промокла насквозь. «И почему у меня нет дождевика?» – подумала она.

Пикап фыркнул и начал медленно возвращаться к жизни. Пока машина разогревалась, она достала из сумочки пудру и помаду. Держа зеркало у лица, она медленно провела по губам красным. О прическе позаботиться не удалось – слишком темно.

Вивиан попробовала съехать с холма задом, но почувствовала, что колеса буксуют в глине, и надавила на тормоз. Затем она переключила передачу на первую и поехала вокруг дома, прямо по клумбе, на которой когда-то росли самые восхитительные в округе георгины.

Когда пикап с грохотом выехал на дорогу, Вивиан вжала сцепление в пол, поставила на вторую передачу и устремилась в гущу потопа.

Покинув праздник летнего солнцестояния, Кардиген, Роуи и я заметили, что воздух изменился. В замешательстве мы подняли головы к небу.

– Думаю, дождь пойдет, – сказал Роуи.

Когда мы поравнялись с пекарней, он лил уже вовсю; народ разбежался кто по теплым домам, кто по машинам, и улицы были пусты.

Мы встали под навес у аптеки. Кардиген поводила рукой по спине и скорчила гримасу.

– Черт, блузку испортила. Вся в клею. – Крылья Кардиген размокли, став липкой влажной массой из перьев и клея. Обувь у всех хлюпала.

Ветер значительно усилился, срывая кору с трех берез напротив магазина. Обрывки ее, свисая с веток, бились и извивались в яростном вихре. И хотя Роуи накинул свой синий бушлат мне на плечи, я вся дрожала, глядя на голые деревья.