Светлая печаль Авы Лавендер

В пекарне бабушка старалась удовлетворить повышенный покупательский спрос, вызванный празднованием летнего солнцестояния. Казалось, нет конца и краю голодным ртам, сколько бы подносов ни приносила Пенелопа. Потому их продолжали кормить. Éclairs au chocolat[61], mille-feuille, pâté sucrée[62]. В честь праздника они придумали печенье в форме солнца с желтой глазурью. Прервавшись на минутку, Эмильен с гордостью наблюдала, как девушки бережно запаковывают покупки в коробочки, берут заказы, отсчитывают сдачу, улыбаются нетерпеливым покупателям – и все это расторопно и любезно. Эмильен довольно усмехнулась. Ведь негоже называть их девушками. Вильгельмина помогает в булочной больше тридцати лет, а дети Пенелопы – уже подростки. Хотя собственное отражение то и дело повергало ее в шок: тонкие морщинки вокруг глаз и у рта, некрасивые седые клоки в черных прядках, – Эмильен не замечала, насколько время изменило женщин, с которыми она бок о бок, на протяжении стольких лет, работает каждый день.

За прилавком Игнатий Лакс флиртовал с Пенелопой, пока та перевязывала его покупку бечевкой, добавляя эффектную завитушку. «Бедняга ее муж», – думала с улыбкой Эмильен. Брак Пенелопы с Зебом Купером мог бы стать нестабильным из-за игривости Пенелопы, но Зеб – парень доверчивый и обожает свою жену-кокетку. К тому же, насколько Эмильен могла судить, они воспитали прекрасных детей. «И Кардиген, и Роуи оказались хорошими друзьями Авы», – думала она. Через пару месяцев Роуи исполнится восемнадцать. Он вот-вот уедет в колледж. «Как время летит!» – размышляла Эмильен. И хотя ей теперь придется искать нового курьера, она радовалась тому, что Роуи хочет добиться в жизни гораздо большего, чем просто водить грузовик с булками. Толковый мальчишка.

Вильгельмина, держа над головой очередной пустой поднос, протиснулась мимо Эмильен.

– Этот Игнатий Лакс только что купил последние congolais[63], – заметила она. Кокосовое печенье покупатели обожали.

Длинная коса Вильгельмины была обсыпана белым: Эмильен уже и не знала, мука это или седина. Вильгельмина поставила поднос в раковину, где громоздилась шаткая стопка грязной посуды. Эмильен собралась взяться за мытье, на которое, по опыту, может уйти полночи, но ноги будто приросли к полу. Она тяжело облокотилась на деревянный стол в центре комнаты. С чувством ностальгии она провела ладонями по поверхности, пальцами ощущая мелкие трещинки и зарубки. В течение стольких лет на этом столе месили тесто для багетов, круассанов, булочек (простых к завтраку или с корицей). Именно на этом столе в плетеной колыбельке спала новорожденная Вивиан, пока Эмильен пекла никому не нужные буханки хлеба.

– Видит бог, мужику не повредит время от времени отказываться от сладостей, – добавила Вильгельмина, надувая щеки и выпячивая свой совершенно плоский живот – намек на размер живота, свисающего поверх ремня у Игнатия Лакса.

Вильгельмина проворно разложила на подносе tarte tatin, чтобы поставить на витрину.

Она взглянула на Эмильен.

– А ты, командирша, что-то сегодня притихла.

Эмильен потерла глаза.

– Просто странный длинный день. Только и всего.

Эмильен показалось, что сегодня ее преследуют не только мертвые брат и сестры. Она могла поклясться, что видела Леви Блайта, свою первую любовь, – он покупал праздничное печенье. А из окна ей подмигнул парень по имени Дублин. Сэтин Лаш смотрел на нее, сидя в центре пекарни на стуле из кованого железа. И каждый сделанный ею шаг напоминал полый стук трости Коннора. Любимые всей ее жизни.

Вильгельмина присвистнула.

– Это солнцестояние так на тебя подействовало? Навеяло ностальгию и слезливость? – Она бросила Эмильен кухонное полотенце, которое было продето сквозь лямки фартука. Эмильен и не заметила, что плачет. Она быстро вытерла глаза сырым полотенцем. Она не хотела признавать, что этот тяжелый день к ней особенно безжалостен. От усталости пульсировало под коленями, ныли ступни и запястья, надвигалась головная боль такой силы, что под веками горело. Возможно, из-за дождя.

– А ты знаешь, что меня вырастила бабушка? – спросила Вильгельмина.

Эмильен покачала головой.

– Да-да. Мне было пять, когда меня у нее забрали, мы обе кричали и плакали. Меня отправили в школу, где били, даже если я посмела подумать на родном языке. – Вильгельмина издала грустный смешок. – И когда я чувствую себя ужасно, когда скучаю по бабушке, я напоминаю себе, что любовь проявляется в самых разных аспектах. – Она обвела рукой пекарню. – У меня есть это место. Черт, да есть ты, Эмильен!

Вильгельмина подошла и положила ладонь на щеку Эмильен.

– Даже если любовь в твоей жизни не выглядит так, какой ты себе ее представляешь, это не значит, что у тебя ее нет.

Эмильен с трудом разглядела мерцающий прозрачный силуэт, который появился в слепящем свете потолочных ламп. И все же она смогла различить в искореженном месиве когда-то прекрасное лицо Рене.