Светлая сторона апокалипсиса

Снова в Сафате ночь. Но неспокойна эта ночь, ох неспокойна! Во мраке горят десятки факелов, и свет их кажется кровавым. В городе паника, полуодетые люди мечутся по улицам. Некоторые тащат с собой скудный домашний скарб и бегут куда глаза глядят. Другие обнимают кричащих детей. Кто-то молится, воздевая руки к небу. Какой-то старик, похоже, сошел с ума. Высоко подпрыгивая, размахивая руками, он танцует посреди мостовой. Вот широкоплечий парень несет на руках потерявшую сознание девушку. Две женщины средних лет бережно ведут под руки старушку. Грязный оборванец шмыгнул в пустующий дом — и тут же вернулся, что-то пряча за пазухой.

И у всех, молодых и старых, на руках, на ногах и лицах предательски проступают черно-багровые выпуклые пятна. У одних они уже превратились в глубокие язвы, и от них все шарахаются и гонят прочь, у других пятна чуть заметны, они пытаются прикрыть их волосами и одеждой. На базарной площади свалены горы трупов, но на них никто не обращает внимания.

— Что это?

— Проказа. Божье клеймо. Горцы-донанты храбро сражались, но их было слишком мало. И тогда те, кто уцелел, решили укрыться в пещерах. И там… Случилось что-то страшное. Темные боги вырвались на свободу. Даже Око Света не может этого показать. Победа досталась дорогой ценой. Слишком дорогой, я бы сказал.

— А что было… то есть будет дальше?

Лабарт устало пожал плечами:

— Смотри.

Солнце стоит в самом зените, но улицы Сафата совершенно пусты. Только ветер метет пыль и пожухлую листву. Кое-где белеют кости мертвецов, присыпанные пылью и песком, где-то рядом хлопает на ветру незапертая калитка. Дома сильно обветшали и будто вросли в землю. Видно, что скоро все здесь рассыплется в прах.

И только царский дворец высится над мертвым городом нерушимой громадой. Странно и жутко выглядит он, как будто люди покинули его только что. Отполированные камни нигде не сдвинулись, не треснули, словно время не властно над ними, целы все оконные стекла и разноцветные витражи. Они сверкают на солнце, как только что вымытые, и даже флюгер-стрела на крыше сияет червонным золотом.

— Проклятое место! — Жоффрей Лабарт даже плюнул в сторону. — За этот дворец заплачено дорогой ценой, а потому стоять ему суждено во веки веков. И пока стоит храм Гордыни, не будет покоя и мира в Сафате.

Олег с трудом разжал затекшие пальцы. Лабарт осторожно забрал у него Око Света.

— Зачем ты показал мне все это?

Жоффрей Лабарт ответил не сразу. Голос его звучал тепло и мягко, как у врача, который говорит, что осталось совсем чуть-чуть потерпеть — и больше не будет больно.

— Я действительно знал и видел все… Все, кроме тебя. До самых последних дней. И это оставляет надежду. Ты должен спасти этот мир… И свой тоже.

«Вот тебе и раз. Спасать мир, не больше и не меньше. Я что, Брюс Уиллис?»

— Да мне бы хоть себя спасти!

Жоффрей Лабарт укоризненно покачал головой:

— Бог не любит трусов, как говаривал мудрый Хаддам из Гилафы. Ты пришел сюда и должен пройти свой путь до конца.

Олег хотел возмутиться непомерностью задачи, неизвестно кем и за что на него возложенной, когда тоненький ехидный голосок в голове вмешался снова:

— Конечно-конечно, можешь и не спасать. Не все ли равно, где пропадать, здесь или там? И кстати, как тебе больше нравится?

— Но как? Что я должен сделать?

Жоффрей Лабарт устало покачал головой:

— Я не знаю.

Вот тебе раз! Олег почувствовал себя таким одиноким, раздавленным и жалким, что ему вдруг захотелось умереть прямо сейчас, лишь бы не принимать на себя ответственность за судьбы мира. А что? Это ведь тоже выход. Сиганул в пропасть — и все. Больше нет ни боли, ни страха, ни этого ужасного, безжалостного знания, ни глупых надежд… Хорошо!

Жоффрей Лабарт нахмурился еще больше:

— Повторяю тебе, чужак, — Бог не любит трусов.

Ага. Он любит отважных. И руками других своих верных слуг выкалывает им глаза и подвешивает на дыбу.

Жоффрей Лабарт долго сидел неподвижно, устремив взгляд в никуда. Олег даже забеспокоился — умер он, что ли? Потом достал из складок своей хламиды маленький мешочек из черного бархата на длинном шнурке, осторожно положил туда свой драгоценный кристалл, прикоснулся к нему губами, шепча слова молитвы, потом туго затянул шнурок, связав его хитрым узлом, и… повесил мешочек на шею Олега.

— А теперь уходи, чужак.

Олег опешил от удивления:

— Куда?

— Я очень устал и хочу побыть один… И к тому же я голоден. Спустись в поселок и принеси поесть.

В его голосе зазвучали вдруг требовательные, нетерпеливые нотки.

— Когда выйдешь за ворота, сразу бери влево. Только не ступай на Тропу! С нее невозможно вернуться. Спустишься в долину, там увидишь поселок. В дома не заходи, людей незачем пугать прежде времени. Дневное пропитание для меня они оставляют на большом плоском камне.

Олег послушно поднялся с места. Светает. Хорошо бы и ноги размять, лишь бы уйти хоть на время от бесконечных кровавых кошмаров и вопросов, на которые нет ответа, от этого сумасшедшего старика, который смотрит на него в упор и чего-то ждет, от себя самого, наконец.

— Эй, чужак!

Олег обернулся.