Светлая сторона апокалипсиса

— Только смертью смерть поправ, обретешь ты настоящую жизнь. Спаси Божье Дитя — и весь мир спасешь вместе с ним. Прощай.

Олегу вдруг очень захотелось вернуться, припасть губами к морщинистой руке и попросить себе… Не спасения, нет, но веры и мужества и сил, чтобы совершить невозможное, но почему-то он этого не сделал.

— Прощайте, учитель.

Он низко поклонился старику, потом резко повернулся и вышел.

А во дворце в это время скончался царь Хасилон. Он умер тихо, не приходя в сознание. Когда первые рассветные лучи солнца пробились в его спальню сквозь шитые золотом тяжелые гардины, царь больше не дышал. Его лицо разгладилось, он даже помолодел, будто вместе с жизнью ушла тяжесть потерь и ошибок, и теперь лежал, вытянувшись во весь рост, с улыбкой на лице.

Будто спал и видел хороший сон.

Старый Расмут загасил ненужный уже светильник, сложил руки умершего на груди, потом опустился на колени и прочитал молитву. Молитва была старая, а по нынешним временам, когда всем велено молиться лишь Единому Богу, — запретная. Но, рассудив здраво, что Богу все равно, а людям — тем более, старый Расмут истово просил Тас-Джелатта, древнего бога — упокоителя мертвых с тремя головами, даровать покой и прощение почившему царю. Пред лицом смерти все равны, но каждый властитель успевает нагрешить много больше, чем обычные люди, и потому особенно нуждается в такой молитве. И горько было думать о том, что царь скончался, но некому скорбеть о нем, некому молиться за его душу, и вспоминать о нем тоже будет некому.

Закончив молиться, Расмут тяжело поднялся с колен — сказывался застарелый ревматизм, — прикрыл лицо покойника вышитым покрывалом, погасил ненужный уже светильник…

Он еще постоял у двери, прощаясь со своим господином. Все осталось далеко в прошлом — и долгие годы беспорочной службы, и вздорный характер покойного, и короткие минуты отдыха, царские милости и беспричинный гнев.

Только несколько слов, произнесенных прерывающимся шепотом, стали ему наградой. Они и сейчас звучат у него в ушах:

«Расмут Гервер, сын Алема! Ты один… остался верен».

Утро выдалось солнечным и ясным. Выйдя за ворота, Олег с наслаждением вдохнул прозрачный горный воздух. Небо сияло яркой синевой, и каждый камень, каждая песчинка играли и переливались на солнце, будто радуясь наступающему дню. Олег с наслаждением потянулся, чувствуя счастливую легкость во всем теле. Надо же, красота-то какая! Две ночи, проведенные в храме Нам-Гет, показались ему давним и тяжелым сном. Ну как может погибнуть мир, когда он так прекрасен?

«Чертов старик! Зачем он только показал мне все это? Может, и вправду лучше не знать будущего, а просто жить, как живется?»

— А ведь тебя предупреждали! Ты сам хотел знать. — Даже ехидный голосок в голове звучал миролюбиво в это утро.

Что правда, то правда. Сам напросился. Очень здорово получилось: пойди туда — не знаю куда, спаси мир — неизвестно как.

«Уж не знаю, как насчет мира, а единственный способ спасти свою жизнь — бежать». Олег содрогнулся, вспомнив, какая судьба ждет его, если он вернется в Сафат. Так почему бы не сделать это прямо сейчас? Просто бежать куда глаза глядят, а эти люди пусть сами разбираются со своими проблемами. Он не нанимался спасать их от собственной глупости.

Перепрыгивая с камня на камень, занятый своими мыслями, Олег не заметил, как оказался перед большим плоским камнем, похожим на стол. Посередине его красовалась большая глиняная крынка с молоком и каравай хлеба, заботливо обернутый чистым домотканым полотенцем. Похоже, неведомые друзья Жоффрея Лабарта действительно не забывают о нем.

Вот и белые домики едва виднеются в долине. Олег подошел ближе к краю горного уступа. Можно спуститься и пониже, но вторгаться в чужую жизнь совсем не хочется, особенно сейчас. Сверху все видно как на ладони, особенно если напрячь зрение. Олег даже сам удивился, как легко ему стало управлять собственными чувствами. Никогда и не мечтал иметь глаза вроде полевого бинокля, а вот поди ж ты…

Люди заняты дневными заботами — кормят животных и домашнюю птицу, собирают плоды с деревьев, мужчины возятся с какими-то непонятными приспособлениями, женщины готовят еду на маленьких глинобитных печурках, дети с визгом носятся друг за другом по улице… Но какая плавность движений, какие у всех добрые, спокойные лица и ясные, внимательные глаза!

Это хорошие люди. Они выстроили свой мир, добрый и теплый, во многом опередив свое время… Да и наше тоже.

И совсем скоро они все будут обречены на ужасную смерть.

Когда Олег вернулся в храм с кувшином молока и караваем хлеба, Жоффрей Лабарт был уже мертв. Он лежал на полу, вытянувшись во весь рост, и на его одежде засыхала кровь, почти черная в полумраке храма. Все вокруг было перевернуто вверх дном, цветные витражи разбиты вдребезги, а отверстие в полу, из которого вырывалось голубоватое пламя, завалено огромным камнем-валуном. Откуда он только здесь взялся?