Светлая сторона апокалипсиса

Солдаты так и застыли с котелками в руках, пораженные услышанным. Ну и дела! Никто не ожидал такого. Первым очнулся прыщавый юнец, которого Орус Танвел так грубо осадил в таверне. Отшвырнув котелок, он вскочил с земли и крикнул:

— Ты предатель, Орус!

Он гордо подбоченился, выставив ногу вперед, но все же украдкой глянул на остальных — а как они реагируют? Поддержат ли?

Орус Танвел не тронулся с места. Он все так же сидел, ссутулив широкие плечи, и смотрел куда-то в глубь себя.

— Не кричи в горах, щенок, — бросил он равнодушно, — камнепад накликаешь.

Но юнец не унимался:

— У нас приказ! С тобой или без тебя, но мы его выполним.

Орус ничего не ответил, только пожал плечами. Лет семь-восемь назад он неоднократно участвовал в вылазках против горцев-донантов, а потому эти места знал неплохо. Эти щенки еще долго будут плутать по горам — если только вообще сумеют найти дорогу.

А юнец продолжал наскакивать:

— Ты ведь струсил, да? Струсил? Старики всегда трусливы. Приказ самого царя, а ты смеешь отказываться! Вспомни, ты ведь присягу принимал, давал клятву верности!

Орус Танвел хмыкнул себе под нос:

— Присягу, говоришь? Я ее принимал, когда ты еще пеленки пачкал! И он, — Орус Танвел показал большим пальцем куда-то вверх, — он тоже принимал присягу — править милостиво и справедливо! Чтить порядок и закон!

— Особая операция…

— Молчать! — рявкнул Орус. Его вдруг как прорвало, апатии точно и не было. — Идите прочь и спасайте свои шкуры! Если бы я, или ты, или вот он, — Орус Танвел для наглядности ткнул пальцем в широкую грудь ближайшего солдата, — решил зарезать соседа, нас бы посадили в тюрьму или просто казнили на площади, и это было бы правильно и справедливо. А нас посылают целую деревню вырезать, с детьми, бабами и стариками. Кто мы после этого? И он — кто?

— Измена! Держи его!

Орус Танвел и оглянуться не успел, как на него навалились сзади. Погубила его куртка — не надетая, а просто накинутая на плечи. После короткой схватки он оказался лежащим на земле со связанными за спиной руками, а давешний юнец стоял над ним, пытаясь придать своей физиономии максимально значительное выражение.

— Орус Танвел! За трусость, предательство и крамольные речи ты заслуживаешь смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение немедленно… — Тут голос подвел его. Ломающийся мальчишеский басок «выдал петуха», чем немного испортил торжественность момента. Но юнец справился, шумно сглотнул слюну и продолжал: — Приговор будет приведен в исполнение немедленно. А мы, солдаты отряда, выполним свой долг до конца, чего бы нам это ни стоило!

Утренняя хмарь уже рассеялась, и теперь небо сияло глубокой синевой, какая бывает только в горах. Орус Танвел смотрел на небо, на белые барашки облаков, и не чувствовал ни боли, ни страха — только безмерную усталость и покой. Так путник, преодолев трудную и долгую дорогу, отдыхает у гостеприимного очага. Так дитя, наигравшись за день, засыпает возле матери. Даже когда в грудь ударило тонкое, острое лезвие… Все равно. По телу потекло что-то густое, горячее, потом свет стал меркнуть перед глазами, мелькнула мысль — а ведь не обманула примета, ящерку не зря видели! — потом все исчезло.

Виктор Волохов с трудом дождался наступления утра. Как положено, он сдал ключи завхозу — толстой тетке, крашенной в душераздирающую рыжину, — но домой не пошел. Детский сад был окружен довольно высокой металлической оградой, обсаженной кустами белой сирени. С торца здания садика к ограде почти вплотную прилегали гаражи-«ракушки», коих рачительные, но небогатые москвичи в последние годы настроили немерено.

Виктор осторожно втиснулся в узкое, воняющее мочой пространство между гаражами. Вот так хорошо — не видно ни с улицы, ни от садика. И кусты помогают. Зато ему самому вход был прекрасно виден.

Виктор устроился поудобнее, затаился и стал ждать. Минут пятнадцать он напряженно наблюдал, как озабоченные мамаши ведут за руки сонных ребятишек. Не она… Не она… Опять не она…

Ждать пришлось недолго. Виктор сразу же узнал малышку. Серьезная, спокойная, она была совсем не похожа на других детей. Виктор даже улыбнулся слегка — малышка ему нравилась. Привела ее какая-то совсем юная профурсетка — неужели мать? Возможно. Да не все ли равно? Главное в другом — он нашел то, что искал. То, что нужно Хозяину, а значит, и ему самому.

Виктор хотел достать нож из портфеля — и не смог. Проклятая скованность и неуклюжесть! Когда его звал Хозяин, он становился совершенно другим — ловким, быстрым, уверенным в себе. Одно дело — волшебная охота на пустынных улицах ночного города, и совсем другое — убить здесь, сейчас, на глазах у многих людей… А что потом? Тюрьма, наверное. Ради Хозяина он был готов и на это, но вспомнил себя в цепях, на полу гнилой камеры, вспомнил зловоние, холодный осклизлый пол — и содрогнулся.

Виктор даже заплакал — таким слабым, одиноким и жалким он себя почувствовал.