Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Судя по расточительности Потёмкина в частном своем хозяйстве, можно думать, что и при управлении казенными суммами он не руководствовался правилами бережливости. Один из пышных костюмов князя стоил не менее 283 000 рублей;[843] он тратил большие деньги на пустяки и игрушки вроде драгоценных часов, имевших вид слона, павлина и т. п.[844] Рассказывали, что в его библиотеке находились большие суммы денег, банковых билетов в форме книг и т. п.[845] О страшных долгах князя сохранилось множество любопытных данных; даже Самойлов рассказывает, что громадные доходы князя оказывались недостаточными для расходов его, что он беспечно предоставлял другим людям ведение своих дел[846]. В источниках попадается много случаев неуплаты Потёмкиным долгов. У часового мастера Фази он однажды занял 1400 рублей и заплатил ему эту сумму только тогда, когда императрица заступилась за швейцарца, притом почему-то медными деньгами, так что ими пришлось наполнить две комнаты[847]. Покинув столицу в последний раз летом 1791 года, он остался должен извозчикам 19 000 рублей, торговцам цветами 38 000 рублей[848]. Банкиру Сутерланду он был должен несколько сот тысяч рублей[849]. Этот долг после смерти князя был уплачен императрицею, причем она заметила, что князь «многие надобности имел по службе и нередко издерживал свои деньги»[850]. Потёмкин оставил громадное наследство. Одних драгоценных камней было на сумму более миллиона рублей. Движимого и недвижимого имущества было на 7 миллионов. Долгов на нем оказалось на 2 миллиона. Казна купила от наследников дома, заводы, драгоценные вещи на сумму 2 600 000 рублей. Впрочем, наследники князя обнаружили страшное корыстолюбие и обращались с просьбами о неуплате долгов князя не только к Екатерине, но даже и к Павлу I[851].

Даже Безбородко, не принадлежавший к недоброжелателям князя, в довольно сильных выражениях осуждал его за невнимание к финансовым интересам государства и жаловался на произведенный им хаос в государственном хозяйстве[852]. С.Р. Воронцов писал в 1788 году, что образ действий Потёмкина наносит ужасный вред государству; в вверенных ему ведомствах исчезают бесследно, как в бездне, огромные суммы; в князе нет никакой политической добродетели; о благе государства он заботится столько же, сколько об изношенных старых туфлях[853]. Завадовский писал в 1792 году: «Из турецкой войны вышли мы не без славы, но опустошили столько свои карманы, что долго пробудем в голях. Власть и расточительность покойника изрыли ямы»[854]. «Вся Молдавия, – писал Безбородко, приехавший в Яссы скоро после кончины князя, – не благословит память умершего, видя опустошение, воображение превосходящее, и беспорядок выше меры»[855]. Князь Щербатов так характеризовал князя Потёмкина: «Властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и, следственно, роскошь на столе, лесть, сребролюбие, захватчивость и все другие знаемые в свете пороки»[856]. Болотов писал о событиях 1788 года: «Потёмкин ворочал всем государством; он родился во вред оному, ненавидел свое отечество и причинял ему неизреченный вред и несметные убытки алчностью своею к богатству; от него ничего ожидать было не можно, кроме вреда и пагубы. Все государство обрадовалось по случаю разнесшейся молвы, что пришел он в немилость императрицы. Однако оказалось, что он опять превозмог и продолжал по-прежнему дурить, обжираться и делать проказы, нимало с таким саном несообразные. Мы дивились тогда и не знали, что с сим человеком наконец будет и чем кончится его пышность и величие»[857].

Неотрадное время сильного влияния Зубова после кончины Потёмкина несколько смягчило строгий приговор, произнесенный современниками над князем. Безбородко писал в 1795 году: «Флот черноморский никуда не годится… При князе Потёмкине было что-нибудь хотя и в полгнилое, но теперь поистине вычесть в ноль»[858]. В другом письме: «Вот как мы ошиблись в заключениях своих после смерти покойника, который по крайней мере не был честным людям тяжел и который, захватив одну или две части, не быть искал универсальным»[859]. Завадовский писал весною 1796 года: «О князе Потёмкине теперь весьма-весьма жалеют»[860].

Потёмкин называл себя «l’enfаnt gаte de Dieu». Энгельгардт рассказывает о следующем случае. Однажды князь за столом был очень весел, любезен, говорил, шутил, а потом стал задумчив, грустен и сказал: «Может ли человек быть счастливее меня? Все, чего я желал, все прихоти мои исполнялись, как будто каким очарованием: хотел чинов – имею; орденов – имею; любил играть – проигрывал суммы несчетные; любил давать праздники – давал великолепные; любил покупать имения – имею; любил строить дома – построил дворцы; любил дорогие вещи – имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких; словом, все страсти мои в полной мере выполнялись». Проговорив это, он бросил фарфоровую тарелку на пол, разбил ее вдребезги, ушел в спальню и заперся[861].