Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Раньше, когда говорилось о деятельности Потёмкина во время турецкой войны, было указано на соперничество между Потёмкиным и Румянцевым, а также на недоразумения между князем и Суворовым. В разных сочинениях немало говорится о неблаговидном образе действий Потёмкина в отношении к Румянцеву, и тем не менее нет положительных данных, на основании которых можно бы было обвинять князя в мелочных интригах против знаменитого полководца. С Суворовым он обращался то ласково, то несколько холодно. Порою Суворов ухаживал за князем, даже льстил ему[800], порою он считал его своим врагом и жаловался на его невнимание. После Измаила, как известно уже читателям, произошло даже что-то в роде размолвки между Потёмкиным и Суворовым. Рассказывали, что Потёмкин за несколько дней до знаменитого праздника в Таврическом дворце позаботился, чтобы Суворов, настоящий герой похода 1790 года, победитель Измаила, не присутствовал на этом празднике – он должен был отправиться в Финляндию[801]. Однако новейший биограф Суворова, г. Петрушевский, считает вероятным, что знаменитый полководец именно в это время крамолил против Потёмкина вместе с Зубовым[802]. В письме к дочери из Финляндии, писанном чуть не накануне кончины Потёмкина, Суворов сильно жаловался на «неприязненность» к нему Потёмкина, замечая при этом, что не хочет сделаться «сателитом» светлейшего[803].

Самойлов писал, что Потёмкин «был неизменяемо благороден и добр, непамятозлобен, немстителен, любил делать добро общее и частное… снисходителен к низшим, оставлял в забвении личные оскорбления, любил ближних» и проч.[804]

В записках Рибопьера сказано о Потёмкине: «Полу образованный и полудикий гений, Потёмкин наполнил мир своею славою… Он постоянно останавливался во дворце, входил без доклада к Государыне… Он командовал всем, и никто не смел ему прекословить. Он выбирал любимцев, поддерживал или ронял, всегда с согласия Государыни, за одним впрочем исключением. Подобно Екатерине, он был эпикурейцем. Чувственные удовольствия занимали важное место в его жизни; он страстно любил женщин и страстям своим не знал преграды. Он вызвал ко двору пятерых дочерей сестры своей Марфы Александровны Энгельгардт и по смерти ее объявил себя их отцом и покровителем. С ними обращались почти как с великими княжнами… Потёмкин был очень приятен в обращении, крайне снисходителен и добр к подчиненным. Он любил моего отца, который был его адъютантом, и, вызвав меня однажды к себе, принял с отменною добротою. Я его один этот раз видел близко. Мне было тогда восемь лет, и я очень испугался, когда он вдруг поднял меня могучими своими руками. Он был огромного роста. Как теперь его вижу одетого в широкий шлафрок, с голою грудью, поросшею волосами»[805]. Добродушная улыбка, с которою он принимал у себя людей, производила глубокое впечатление[806]. «Потёмкин, – писал Е. Н. Голицын, – был превосходного разума, немстителен и незол[807]. Он разделял мнение Екатерины о необходимости смягчения наказаний, ненавидел Шешковского, начальника тайной канцелярии, о котором рассказывали, что он прибегал к телесному наказанию для вынуждения признания у подсудимых. Однажды Потёмкин, возвратившись в столицу, заметив между посетителями Шешковского, спросил его: «Каково кнутобойничаешь, Степан Иванович?»[808] В польских имениях своих Потёмкин приказал «виселицы сломать, не оставляя и знаку оных, жителям же объявить, чтобы они исполняли приказания господские из должного повиновения, а не из страха казни»[809]. Потёмкин, как известно, смягчил наказания солдат. О степени его популярности в низших классах можно судить по некоторым народным и солдатским песням, сочиненным в честь князя[810].

Встречаются и менее благоприятные отзывы об обращении Потёмкина с подчиненными. Порою он казался гневным, деспотическим[811]. Однажды, в 1790 году, когда генерал Кречетников сообщил по ошибке князю ложное известие об одержанной победе над шведами, Потёмкин за обедом стал бранить его; князь Д., сидевший подле Потёмкина, начал защищать генерала. Потёмкин так рассердился и вышел из себя, что схватил Д. за Георгиевский крест, стал его дергать, говоря: «Как ты смеешь защищать его, ты, которому я из милости дал сей орден, когда ты во время штурма очаковского струсил?» Вставши из-за стола, Потёмкин подошел к австрийским генералам, находившимся тут, и сказал: «Извините, господа, я увлекся; но я знаю свой народ, и я поступил так, как нужно»[812]. Офицерам Потёмкин обыкновенно говорил «ты», но такая привычка была тогда общею[813].