Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Устраивая какое-то драматическое представление, в котором Потёмкина должна была играть главную роль, князь подробно описывает великолепную декорацию сцены, обнаруживая при этом пылкое воображение и тонкий вкус: «Ты все покроешь красотой, а всего прекраснее, что ты сама не мнишь подобной силы». «Я воображаю, как ты на театр выдешь, как все просветится и как все оживится; один я буду без памяти». «Ты мой Григорий Александрович в женском виде; ты моя жизнь и благополучие». В одном из писем сказано: «Красавица моя, ежели есть живность в моих описаниях, сие не мудрено; я заимствую все от красот твоих; ты хороша беспримерно; нельзя найти порока ни в одной черте твоего лица… Ты мой цвет, украшающий род человеческий, прекрасное творение; о, естьли б я мог изобразить чувства души моей о тебе, открылся бы рай доброт, не будучи же в силах описать, как они присутствуют в моем сердце, я их в оном сохраню навсегда, дыша огнем твоих прелестей», и проч. И дальше: «Знаешь ли ты, прекрасная голубушка, что ты кирасиром у меня в полку! Куда как шапка к тебе пристала; и я прав, что к тебе все пристанет. Сегодня надену на тебя архиерейскую шапку… Утешь меня, моя беспримерная красавица, сделай коленкоровое платье с малиновым атласом. Картина моя прекрасная, я тебе цены не знаю. Я жду тебя видеть столь прекрасную, как солнце. Ты моя весна». И еще: «Без тебя со мною только половина меня; лучше сказать, ты душа души моей, моя Парашинька». А затем: «Ты смирно обитала в моем сердце, а теперь наскуча теснотою, кажется, выпрыгнуть хочешь; я это знаю потому, что во всю ночь билось сердце, и ежели ты в нем не качалась, как на качелях, то, конечно, хочешь улететь вон. Да нет! Я за тобою и, держась крепко, не отстану, а еще к тому прикреплю тебя цепью твердой и ненарушимой моей привязанности», и проч. и проч.[783]

Если вспомнить, что тотчас же после этого князь ухаживал за г-жою де Вит[784], что он влюбился в Долгорукую, что ходили слухи о его намерении жениться на Нарышкиной, то нельзя не признать, что пылкость его страсти в каждом данном случае равнялась непостоянству его любви. Он производит впечатление Дон-Жуана. Нельзя сомневаться в способности Потёмкина заставлять женщин влюбляться в него; но в то же время нельзя не допустить, что его положение, расточительность, щедрость содействовали готовности женщин увлекаться в его пользу. Во всяком случае, как видно из приведенных вам примеров, Потёмкин, избалованный ласками красавиц, до последнего времени сохранял способность юношески увлекаться красотою и грацией женщин и заниматься ими среди забот войны и политики.

К этому же последнему времени жизни Потёмкина относится следующее письмо графа Чернышева из лагеря под Измаилом, в котором говорится о житье-бытье князя во время турецкой войны следующее: «Кроме общественных балов, бывающих еженедельно по два или по три раза, у князя каждый день собирается немноголюдное общество в двух маленьких комнатах, великолепно убранных; в оных красуется вензель той дамы, в которую князь влюблен. Там бывают одни приглашенные; даже адъютанты и приближенные князя в это время не могут заседать в приемной – до такой степени важно то святилище. Впрочем, Бог знает, чем все это кончится, ибо ждут Браницкую, и уже послан офицер встретить ее. Г-жа Л. должна немедленно приехать и везет с собою молоденькую девушку лет 15 или 16, прелестную, как амур. Говорят, что это П., но не знаю, которая; не П. ли это, жившая при дворе вместе с М.? Как бы то ни было, князю готовят жертву, которую добыл генерал Львов»[785].

Рассказывают о следующем эпизоде, сильно компрометировавшем нравственную репутацию Потёмкина. Некоему Щегловскому (офицеру) в 1790 году было поручено наблюдение за турецкими пленными, причем человек девять турецких офицеров убежали из плена. Щегловский был арестован и, без всякого следствия и суда, отправлен в кандалах в Сибирь, где и пробыл 49 лет. Существует предположение, что истинная причина гнева Потёмкина и ссылки Щегловского вовсе не в побеге пленных офицеров, а в том, что молодой офицер имел несчастие понравиться одной польской княжне, за которою ухаживал светлейший. Рассказывают, что, когда Щегловский по приказанию императора Николая I в 1839 году вернулся из Сибири, то на вопрос наследника-цесаревича, за что его сослали в Сибирь, отвечал: «Всем бедам на свете одна причина, и все люди терпят за одну вину: Адама и Еву. Я потерпел за Еву»[786].

Этот рассказ основан только на устном предании и едва ли заслуживает полного доверия. Неизвестно также, кто автор статьи о Щегловском, в которой нет никаких указаний и на источники.