Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Нельзя не считать вероятным, что между Потёмкиным и другими сановниками в Киеве происходили кое-какие недоразумения. Существовала ненависть между Румянцевым и Потёмкиным. В Петербурге даже говорили о намерении Румянцева подать в отставку. Сегюр как очевидец рассказывает, что Потёмкин в Киеве был невесел и даже не всегда бывал при дворе. Он поселился в Печерском монастыре, где его окружала толпа льстецов, надеявшихся чрез милости князя достигнуть каких-либо выгод. Его странный образ действий, между прочим, выражался в том, что он то являлся в пышной одежде и блестящем мундире, то угрюмый, брюзгливый, полуодетый по целым суткам лежал на диване, даже в присутствии знатных лиц. «Потёмкин глядит волком», – сказала однажды Екатерина в это время[276]. «С особенною холодностью, – пишет Сегюр, – Потёмкин обращался с графом Румянцевым и графом Штакельбергом. Его обращение с поляками доходило иногда до крайней грубости. Когда Браницкий в чем-то заупрямился, Потёмкин стал кричать на него и даже махал кулаком у него под носом. При Браницких у Потёмкина был однажды нелюбимый Браницким Штакельберг; жена Браницкого обошлась с ним нелюбезно. Потёмкин схватил свою племянницу за нос и подвел к Штакельбергу. Игнатия Потоцкого он называл «scelerаt», Казимира-Нестора лгунишкой и другим нелестным именем»[277]. Все боялись Потёмкина. Так, например, до его приезда в Киев ходили кое-какие неблагоприятные слухи о его управлении; но лишь только он приехал, все начали раболепствовать перед всесильным князем; один только Румянцев не скрывал своего нерасположения к нему и бесцеремонно высказывал свое мнение о недостатках Потёмкина[278]. «Странности последнего, впрочем, – как рассказывает Сегюр, – не мешали ему и в Киеве, в тесном кругу знакомых и родственников, обнаруживать любезность, остроумие и способность беседовать о всевозможных предметах»[279]. К тому же он в это время серьезно занимался делами, переписывался с русским послом в Константинополе о восточном вопросе, беседовал с Сегюром об отношении Франции к Турции и находился в деятельных сношениях со множеством агентов, техников, поставщиков и приказчиков, работавших над приготовлениями к дальнейшему путешествию Екатерины. Эти работы оказывались столь сложными, что Потёмкин ради окончания их старался удержать императрицу в Киеве как можно дольше[280], чтобы выиграть время для подготовления блестящего приема. Из Киева Потёмкин ездил в местечко Фастово для свидания с польским королем, причем последний жаловался Потёмкину на Браницкого[281]. Говорили далее о преобразованиях Потёмкина в южной России, о его проектах учредить университет и музыкальную консерваторию в Екатеринославе и проч. Долго беседовал Потёмкин с епископом Нарушевичем. С королем Потёмкин говорил о Польше, о партиях в этой стране, о готовности императрицы, насколько это было возможно, исполнить желание короля. Чрез Штакельберга, бывшего с Потёмкиным, Станислав-Август узнал, что Потёмкин желал сделаться польским вельможею и что для этой цели он купил громадное имение Смела. Наконец Потёмкин коснулся еще богословских вопросов, говоря об унии, причем обнаружил некоторые познания в области церковной истории.

Свидание Потёмкина с королем происходило в марте; в конце апреля состоялось свидание Станислава-Августа с императрицею в Каневе. Потёмкин играл при этом первенствующую роль. Так, например, после торжественного обеда, происходившего на галере «Десна», король в сопровождении Потёмкина делал визиты русским сановникам и генералам под именем графа Понятовского. В присутствии Потёмкина происходил крупный разговор между королем и Браницким. Потёмкина король просил уговорить императрицу остаться несколько дольше в Каневе и отобедать у него[282].

Екатерина не желала исполнить просьбы короля и в двух записках к Потёмкину, писанных, очевидно, после обеда, объясняла князю, почему ей нужно, не теряя времени, продолжать путь. Очевидно, Потёмкин серьезно стоял за исполнение желания короля, и в одной из записок императрицы к князю сказано в несколько резком тоне: «Когда я что определяю, тогда обыкновенно бывает то не на ветру, как в Польше часто случалось; итак еду завтра, как назначала, а ему желаю всякого благополучия… Право, батинька, скучно». В другой записке ее говорится: «Пожалуй, дай ему (гостю) учтивым образом чувствовать, что перемену делать в моем путешествии возможности нету»[283].