Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Зато императрица не понимала, каким образом Потёмкин мог думать об оставлении Крыма, между тем как соображения князя могут быть объяснены его самолюбием. Крымские войска он хотел присоединить к своей армии, чтобы обеспечить ей легчайший успех[404]. Екатерина же была крайне недовольна предложением князя и писала ему: «На оставление Крыма, воля твоя, согласиться не могу; об нем идет война, и естьли сие гнездо оставить, тогда и Севастополь, и все труды, и заведения пропадут, и паки восстановятся набеги татарские на внутренние провинции; и кавказский корпус от тебя отрезан будет, и мы в завоевании Тавриды паки упражнены будем, и не будем знать, куда девать военные суда, кои ни во Днепре, ни в Азовском море не будут иметь убежища; ради Бога не пущайся на сии мысли, кои мне понять трудно, и мне кажутся неудобными, понеже лишают нас многих приобретенных миром и войною выгоды и пользы. Когда кто сидит на коне, тогда сойдет ли с оного, чтоб держаться за хвост. Впрочем, будь благонадежен, что мыслей и действий твоих, основанных на усердии, ревности и любви ко мне и к государству, каков бы успех ни был, тебе всеконечно в вину не причту». «Кому известно столько, как мне самой, – говорила Екатерина в конце своего письма, – с открытия войны сколько ты трудов имел: флот чинил и строил, формировал снова пехоту и конницу, собрал в голодное время магазейны, снабдил артиллерию волами и лошадьми, охранял границу так, что во всю зиму ни кота не пропускал…»[405]

Совсем иначе, т. е. гораздо менее выгодно, отзывались об образе действий Потёмкина люди, хорошо знакомые с положением дел. К числу их принадлежал принц де Линь, находившийся в лагере Потёмкина в качестве военно-дипломатического агента Австрии. Некоторые из его писем к Иосифу II и Сегюру весьма интересны. «Я желал представить вам отчет, – писал он императору, – о ваших неприятелях и друзьях: первые, однако, слишком далеко отсюда, последние же слишком самолюбивы. Какая разница между русскою армией в нынешнем и тою же армией в прошлом году? Какую ревность вы видели здесь?.. Наконец, я сюда приехал. Боже, что за погода, что за дороги, что за зима, что за главная квартира в Елисаветграде!.. Я думал, что князь Потёмкин будет рад моему приезду. Я бросился обнимать его и спрашиваю: «Что же Очаков?» Он отвечает мне: «Бог мой, в Очакове 10 000 человек гарнизону, а у меня во всей армии столько не будет. У нас во всем недостаток. Я самый несчастный человек, если Бог мне не поможет». – «Как же, – перебиваю я его, – мне говорили, что у вас начинается осада?» А Потёмкин в ответ: «Напротив, дай Боже, чтобы татары не напали на нас здесь и не предали все огню и мечу. Бог меня спас… я считаю чудом, что мог еще отстоять столь обширные границы». – «Где же татары?» – спрашиваю я. «Везде, – отвечает князь, – а затем еще стоит сераскир со множеством турок у Аккермана; 12 000 турок под Бендерами сторожат берег Днестра и 6000 в Хотине». Во всем этом не было ни одного слова правды. Но мог ли я думать, что Потёмкин захочет обманывать тех, в помощи кого он нуждался. «Вот, – сказал я ему, – письмо императора, в котором изложен план войны… Его величество поручил мне спросить вас, что вы предполагаете делать?» Князь возразил, что на другой же день письменно сообщит мне свои соображения. Жду день, два, три дня, неделю, две недели; наконец мне доставлен план кампании, заключающий в себе следующее: «С помощию Божиею я атакую все, что встречу между Бугом и Днестром»[406].

Таков был Потёмкин в это время. Он опасался набега татар, что казалось в высшей степени забавным принцу де Линю. Два раза последний в насмешливом тоне писал к Сегюру об этих татарах.