Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Иногда Екатерина с нетерпением ожидала писем от Потёмкина. «У меня княжие письма не лежат без ответов; лишь бы князь был в переписке столько аккуратен, сколько я, и не заставлял бы меня ожидать своих курьеров»[394], – писала императрица в январе. Вообще же она была очень довольна князем. Мамонов также говорил о своей готовности во всех отношениях отстаивать интересы Потёмкина и заботиться о доставлении ему достаточных сумм денег[395]. Гарновский писал Попову, что друзья Потёмкина действовали в его пользу, замечая при этом: «На князя говорили, что денег много потрачено по-пустому; теперь государыня сама видела Херсон и разные в тех местах заведения, то может ли кто ее после сего уверить, что деньги истрачены даром?» Далее Гарновский писал: «Очаковом занимается площадь, публика, совет и двор. Двор (т. е. Екатерина) имеет к его светлости доверенность, но прочие три части разглагольствуют о сем сходственно с их познаниями, не посоветуясь, однако же, никогда с пятью чувствами, им дарованными. Некто из совета, производя безрассудные ропоты на упущения и входя в споры, давно бы уже в семь дней завладел Очаковом, если б Бог всех зверей наделил рогами». Зато Мамонов не терпел, чтобы в его присутствии что-либо говорили против князя. Великий же князь Павел Петрович обнаруживал явную холодность в обращении со всеми теми лицами, которые могли считаться приверженцами Потёмкина, и князь Вяземский жаловался на громадность сумм, требуемых Потёмкиным для продолжения военных действий[396].

Екатерина во все время оставалась верною своим взглядам на необычайные способности Потёмкина. Разговаривая в апреле 1788 года с Храповицким о «горячих головах», она заметила между прочим[397], что «теперь один князь Потёмкин-Таврический» (т. е. из «горячих голов»). Искренно заботясь о здоровье князя, императрица была очень довольна начальником канцелярии князя Поповым, который советовал ей в письмах к князю «попенять на крайнее о своем здоровье нерадение» его[398].

Недоброжелатели Потёмкина в мае распускали слух и говорили Екатерине, что в екатеринославской армии больных и умирающих много оттого, что людей вместо хлеба, будто бы за неимением его, кормят кутьею; Гарновский жаловался особенно на графов Воронцова и Завадовского, старавшихся вредить Потёмкину[399]. Недаром князь писал Екатерине 5 мая: «Дела много; не до того, чтобы заниматься о злодействах, на меня устремленных, а скажу только, что, матушка государыня, полагаю всю и во всем пространстве надежду на вас и из-за сей презираю злость». Прочитав Храповицкому это письмо, императрица сказала: «Конечно, князь может надеяться; оставлен не будет; он не знает другого государя; я сделала его из сержантов фельдмаршалом; не такие злодеи его ныне, каковы были князь Гр. Орлов и граф Н.И. Панин. Князь Орлов всегда говорил, что Потёмкин умен, как чорт»[400].

Спустя несколько дней, однако, Потёмкин озадачил императрицу повторением предложения покинуть Крым. В его письме от 10 мая сказано: «Дай Боже помощь; но при том помяну мою прежнюю мысль, что, не имея тамо крепостей надежных, ни флоту еще сильного, гораздо бы лучше было его оставить и, дав войти неприятелю, его выгнать. Войска же тамошние, находящиеся за Перекопом, могли по обстоятельствам действовать и умножить наше пититное[401] число, а теперь они, кроме обороны, по которой привязаны к Севастополю, в Тавриде, как в кошеле, лежать должны». В этом же письме Потёмкин писал далее: «Матушка, всемилостивейшая государыня! Я и пойду и буду действовать со всею ревностью, несмотря на новость моей пехоты, которая почти вся из рекрут; я везде собою показывать стану пример, с охотою принесу на жертву жизнь мою вам, моей матери, государству и, можно сказать, христианству, надеясь, несомненно, что Бог мне поможет. Я везде сделал всевозможные распоряжения противу неприятельских покушений, но как успехи военные перемене подвержены, то если бы, за всеми моими стараниями, где-либо неприятель получил выигрыш, – не причтите, милостивейшая государыня, мне в вину. Бог видит, сколько я распален желанием принести вам славу»[402].

Императрица была тронута этим изъявлением готовности умереть за нее, за Россию и «за христианство». Сообщая Храповицкому о содержании письма Потёмкина, оно сказала: «Сам с рекрутами идет доказать свое усердие и умереть христианином; в войне обстоятельства переменны: может быть, и турки некоторые удачи получат. He хочу, чтоб он жертвовал собою»[403].