Светлейший князь Потёмкин-Таврический

В это время в Петербурге шла борьба между сторонниками Румянцева и приверженцами Потёмкина. К последним принадлежал Мамонов. Однажды за столом, когда императрица предложила пить за здоровье предводителей обеих армий, Мамонов сделал демонстрацию в пользу Потёмкина, сказав: «Да здравствует предводитель Екатеринославской армии!» При этом он заметил, что никто не может быть преданнее, как Потёмкин. За то другие старались вредить князю. Так, например, Завадовский, узнав, что Потёмкин после разбития бурею черноморского флота написал Румянцеву отчаянное письмо, сообщил об этом Екатерине. Передавая об этом Гарновскому, Мамонов заметил: «Напрасно князь пишет чувствительность свою изображающие письма к таким лицам, которые не только цены великости духа его не знают, но и злодействуют его светлости. Любя его светлость, как родного отца и благодетеля моего, желал бы я предостеречь его удержаться от такой вредной для него переписки, служащей забавою злодеям его». Далее Мамонов в интересе Потёмкина опасался его приезда в Петербург. «Вот будут тогда злодеи, – сказал он, – иметь повод к разным толкам. Государыня, любя его и почитая честь его нераздельно со своею сопряженною, крайне сего боится; знаете ли, государыня уверяла меня, что князь по получении позволения быть сюда тотчас сюда будет, и хотела со мною об заклад биться, а я уверял, что князь, не устроив тамошних дел, не будет. Слава Богу, что сталося по-моему. Как государыня этому рада! Да и зачем князь был бы, не сделав никакого славного дела». В заключение этого разговора Мамонов заметил: «Князю некого здесь опасаться. Доколе я буду, что теперь есть, никто противу князя ничего не посмеет; и вам честью клянусь в сем»[372].

Образ мыслей Мамонова главным образом объясняется расположением императрицы к Потёмкину. Она же не переставала утешать князя, наставлять его, беседовать с ним о всех текущих делах. В ее письме от 9 октября сказано между прочим: «Твои бесчисленные заботы я понимаю и весьма жалею, что ты ночи не спишь и в крайней слабости; потеря флота севастопольского не тебе одному нанесла удар; я сие несчастие с тобою делю. Что ты ничего не упускал, о сем ни я и никто не сумневается». Затем императрица дает князю советы о сохранении здоровья. Далее сказано: «Радуюсь, что ты теперь покойнее, что ты стараться будешь о своем здоровье, как о делах моих всякий раз, когда вспомнишь, что ты мне нужен и надобен… Естьли б Очаков был в наших руках, то бы и Кинбурн был приведен в безопасность; я невозможного не требую, но лишь пишу, что думаю. Прошу прочесть терпеливо; от моего письма ничто не портится, не ломается, лишь перо тупится, и то не беда. Будь здоров, а не болен, вот чего я желаю; будешь здоров и сюда приедешь; тогда переговорим о чем нужно будет. Я свое беспокойство мало считаю и в счет не ставлю, авось либо Бог силу даст снести; один способ есть уменьшить мое беспокойство: чаще пиши и уведоми меня о состоянии дел…»[373]

Удачное действие Суворова под Кинбурном ободрило Потёмкина. 1 октября отражено было нападение турок на эту крепость. Успех этот произвел хорошее нравственное влияние не только на войско, но и на главнокомандующего. В письме от 5 октября Потёмкин благодарил Суворова[374], но все еще не переходил к наступательным действиям и просил императрицу дозволить ему употребить в случае надобности один корпус Украинской армии[375].

Узнав об этом, Екатерина опять-таки выразила желание, чтобы были приняты меры к занятию Очакова. Входя во все подробности военных действий, императрица не переставала просить князя беречь свое здоровье и не слишком тревожиться в случае каких-либо неудач. Так, например, она, узнав, что один из русских кораблей, поврежденный бурею, попал в руки турок, писала: «Что делать, быть так; прошу тебя только сего отнюдь не брать с лишнею чувствительностью»[376]. Подробные и частые письма Екатерины к Потёмкину в это время доказывают, что она действительно нуждалась в его советах и высоко ценила его мнение относительно всех политических вопросов. Все это, однако, не мешало ей удивляться медленности военных действий на юге и сожалеть об ипохондрии князя. В начале ноября Мамонов сказал Гарновскому: «Я рад, что князь стал повеселее; если б он знал, сколько стоило мне это труда»[377].

Потёмкин действительно немного оправился духом. По крайней мере он в ноябре месяце из Елисаветграда приехал в Херсон для осмотра галерного флота, сооружение которого было предметом его забот во все это время. При этом случае он осмотрел Лиман и довольно близко подошел к Очаковской крепости, так что шлюпка его находилась в опасности. До нее долетали турецкие пули. Разговаривая с флотскими офицерами о Кинбурнском деле, он заметил: «Турки, наверное, в будущую кампанию придут в Лиман для отмщения вам за вашу отважность и за причиненные беспокойства; но я надеюсь на всех вас, что покажете им, какова Херсонская гребная флотилия»[378].