Светлолесье

В глазах предательски защипало, но то была не просто обида. Это чувство было хорошо мне знакомо: втравленное в самую душу еще с тех самых пор, когда мы с Федом днями тряслись на раздолбанных телегах, с тех зим, когда ноги стыли в разбитых лаптях, с тех времен, когда с первым снегом приходилось соглашаться ночевать в любом хлеву, укрываясь драным жупаном Феда. Это была злость. Злость на постоянное презрение в глазах тех, кто решил, что я недостаточно хороша для них.

И если мне удалось выжить, несмотря на бродяжнический быт и происки червенцев, то этим девицам меня и подавно не сломить. Я, словно крапива, все равно вылезу, все равно выстою, ведь сколько не обдирай, мой огонь и колдовство навсегда со мной. До самого конца.

Под скрип мельничного колеса я сжала оберег в руках. Сквозь опаленную кожу лился огонь. Из камня – ласковый и теплый, из меня – дикий и злой.

На стыке двух языков пламени плясало новое видение.

Жар! Вот что я чувствовала, вот что застилало мне глаза. Удушливая волна катилась с треском, подгоняла. Мы вбежали в старую башню, и я тут же в изнеможении упала.

– Погоди, – сказал мой попутчик. – Рано останавливаться.

– Только не оставляй меня, – мой голос молил и заклинал. – Не оставляй меня одну, Дарен.

Мгновение он раздумывал.

– Возьми меня за руку и ничего не бойся, поняла?

Я подняла на него взгляд. Сердце все еще дико стучало о ребра, мир несся в дикой пляске, но меня пробила резкая, ошеломительная уверенность – это он. Мальчишка из прошлого, чья тень являлась ко мне в ночи Червоточины. Он, чей сгорающий в пламени образ был единственной памяткой о том, что и я была когда-то маленькой, где-то жила, любила кого-то и теряла.

Он.

Дарен.

Сейчас на его лице лежали лохматые смоляные пряди, и сам он походил на взъерошенного воробья, но его уверенность и слова заливали смелость в жилы. Я кивнула и, собравшись с силами, встала.

Укрытие оказалось ненадежным. Между треснувшими каменными плитами торчала сухая трава. Мы спрятались в ней, глядя на полыхающие языки пламени за разбитыми окнами.

Дарен держал меня за руку, и, когда его ладонь сжимала мои пальцы, я чувствовала, как мучительно бьется внутри сердце. Дарен сказал, чтобы я не боялась: его чары отведут преследователей в другую сторону и скроют наше убежище.

Теперь, когда я сама шла по колдовскому Пути, знала, каких усилий стоят такие сплетения. Теперь я видела, как в словах Дарена билась заточенная в домовину ледяного спокойствия ложь. Странно, но я все-таки помнила, каково это – когда он смотрит на меня. Изучающе, но вместе с тем – понимающе. Как чувствуется каждая мысль, каждое соприкосновение наших разумов. Я откуда-то знала, какое у Дарена лицо, когда к нему в голову приходила какая-то идея, как он днями и ночами сидел над рукописями, склонив лохматую голову. Как высоко у него поднимались брови, когда он делился своими открытиями. Удивительно, как много я теперь помнила про него, и как мало – про все остальное! Как будто рядом с ним я не знала, чем были заняты мои мысли.