Светлые аллеи (сборник)

Так что, что-то взгрустнулось. Ощущение, как у Буратино после похорон папы Карло. Твоя Мальвина давно уже замужем, друг Пьеро честно и безвозвратно спился, а Карабас-Барабас побрился и стал народным депутатом. А ты сидишь в холодной каморке и считаешь свои годовые кольца. Как последний дурак пересчитываешь обиды и позоры…

Глупый, поседевший Буратино безуспешно разгадывает японский кроссворд, который называется жизнью.

* * *

Как человек я для общения с другими людьми абсолютно непригоден.

Или свинцовое молчание. Ни слова через губу. Или острые приступы истерической говорливости. Никому это не нравится. Но главная проблема — я всё вижу в чёрном свете. А много ли увидишь в этой черноте? Такой беспросветный и даже обжигающий цинизм. Такой вот геморройный характер при отсутствии геморроя и характера. Когда я начинаю освещать какой-то предмет, то все краски его потухают и с него осыпается шелуха обаяния. Неприятности — я к ним равнодушен — для меня нормальны. Хорошие новости вызывают ощущение близкой катастрофы. Исходя из этого счастливым я никогда не буду. Я не верю ни в любовь, ни в дружбу, ни в бога, ни в громкие слова, особенно громким голосом. В жизни я исповедую принцип невмешательства в свою жизнь. Одним словом, плохи мои дела.

Как-то одна женщина призналась мне в любви. Это оказалось настолько для меня необычно и странно, что я струсил и уехал в другой город. Там я начал карьеру Дон-Жуана и в результате сразу несколько женщин ответили на мои чувства — они признались, что терпеть меня не могут. И только после этого я почувствовал себя в своей тарелке.

Или вот на днях ко мне припёрся один и объявил, что у него через неделю свадьба. Я кинулся его утешать. Что, мол, не надо предаваться отчаянию, мол, чего в жизни не бывает. Самое смешное, я говорил от чистого сердца. После этого одним врагом у меня стало больше. Оказывается этот провинциальный идиот ждал от меня поздравлений.

Но к людям я отношусь, как это и не глупо, хорошо. Мой девиз: Нет плохих людей, есть плохие обстоятельства. И нет на свете человека, которого бы я ненавидел, кроме самого себя. Видимо не способен я на такие сильные и светлые чувства. Вот так и живу в дыму неудач, непрошенным и бесстыдным гостем на этой земле. И никого мне не жалко, кроме детей, этих крох и малюток. Детские плач и смех будоражат мне сердце. А больше в этом мире нет ничего интересного.

* * *

Странные люди — эти женщины. Никак к ним не могу привыкнуть. Так ни к одной и не привык. Живу безлошадным. С одной стороны — это хорошо. Свобода до самого горизонта. С другой стороны — самому готовить и стирать. И самое ужасное — есть то, что ты приготовил и носить то, что ты постирал. А в кулинарии я — дуб. Изящно лавирую между трёх блюд — яичницы, омлета и бутербродов, но как они лавируют — приплываешь к язве желудка. А гладить? Ни руки, ни мозг с этим не справляются. А двое стрелок на брюках, говорят не модно. Хотя и оригинально. А я не оригинальничаю, просто жизнь такая.

Ну думаешь, надо жениться. Чтобы не одному, а дуэтом куковать. Что-нибудь скромненькое и со вкусом. Иными словами дешево и сердито. Но где женщины, там дёшево не получается. К проституткам я из принципа не хожу — слишком дорого. Что у них за ночь, то у меня за месяц. Думаешь — возьму кого-нибудь с работы — пусть кривоногая и с брюшком, но дешевле. Потом подсчитываешь, оказывается не дешевле.

И проститутка молчит. А эта говорит, не переставая. И всё о своих материальных проблемах и о том, какая она удивительная женщина. Удивительная в прекрасном смысле. И ещё болезненная мания — выйти замуж. И она предлагает мне руку и сердце. Она хуже проститутки — та требует за своё тело лишь деньги, эта ещё и свободу. И как она целомудренна со мной. Даже слово «минет» не слышала. Но я знаю, на работе её трахают все кому не лень. И даже кому лень. Она думает, раз я новенький, то не в курсе. Просто брачная аферистка. Я бы её понял, если бы я ей нравился, но я ей абсолютно безразличен. Я это знаю.

Тогда зачем всё это? Загадка.

Приводишь другую. Ну думаешь, будет самое то. А получается то же самое. Только претензии больше. И всё ужасные дуры. Один раз журналистку привёл. Вся из себя. Такая вся раскрепощенная. Только что из богемы. Ночью разговорились и я понял — дура насмерть. А может они и не дуры, а просто другие. Как знать…

* * *

Проснулся я в самом наипоганейшем настроении. Такое настроение наверно было у одного паренька по фамилии Адольф Гитлер в первых числах мая 1945 года. У меня тоже крушение по всем фронтам и оборона прорвана в клочья. Не жизнь, а хождение по граблям. Я выпил кофе, чтобы поднять вольтаж, подстегнул себя сигаретой, но ощущение отвратительности осталось. Как — будто кто-то, пока я спал, измазал душу дерьмом. Не хотелось ни жить, ни работать. Правда, работать мне никогда не хотелось, но всё равно это казалось обидным.