Светлые аллеи (сборник)

Я пожал его костлявую руку, вгляделся в морщины и обрадовался:

— Васька! Ёлки-палки! Здорово! Помнишь наш гвардейский дисциплинарный батальон?

Мужик слегка чертыхнулся.

— Да нет, какой ещё Васька! — он снял с головы шапку и заулыбался, как для фотографии, — А так узнаёшь? Ну?

Эта апостольская лысина мне показалась смутно знакомой.

— А так Петя, — менее уверенно сказал я и уточнил — ЛТП, восьмидесятый год?

— Да нет же, я — Санька! — нервно сказал незнакомец и с надеждой спросил: — Узнаёшь Саньку?

— A-а, Санька! — наконец узнал я — Санька Пиночет! Век воли не видать. Два года на одних нарах… — и я шутливо пропел: — «Есть в Павлодаре маленькая зона…»

— Да нет, я — Санька Плужников — уже менее радостно и вздыхая сказал мужик — Мы с тобой в школе за одной партой сидели. Ну ещё Наталья Михайловна нашей классной была.

Было видно, что он уже жалел, что подошёл.

— A-а, Плуг! — снова обрадовался я. Мы вторично обменялись рукопожатиями и начали обмениваться впечатлениями о прожитой жизни.

В школе Плуг был отличником, но несмотря на это всё-таки выбился в люди и сейчас, по его словам, заведовал кафедрой кукурузоводства. Профессор ботаники с уклоном в агрономию. Женат, нажил машину, тёщу и детей. В общем всё нормально.

— Ну а ты как? — осторожно, как бы извиняясь за своё благополучие, спросил он.

Я рассказал, как я. Особо хвалиться было нечем, но и врать не хотелось. Работаю скупщиком краденного. Работа нервная, но нравится. Неженат, но имею две семьи. Также имею судимости и приводы в милицию. Воспитал троих детей. Двое из них уже сидят, третий под следствием. В свободное время изобретаю вечный двигатель.

— Это ты зря, — поморщился Санька.

— Что зря?

— Ну двигатель-то, — сказал Санька, — Бесполезно.

Всё остальное в моей жизни ему понравилось.

Мы зашли в кафешку и, как клопа раздавили бутылочку. Потом другую. Вспоминали прошлое.

Из нашего класса, кроме Саньки, никто ничего не добился. Многих уже похоронила водка. Наши некогда цветущие одноклассницы превратились в преждевременно постаревших и больных тёток, на которых встанет только у геронтофила. А когда заканчивали школу, жизнь им виделась в лазоревых тонах и все поголовно мечтали стать артистками. Грустно всё это как-то.

— А я долго в этой жизни не мог найти себя — захмелев, рассказывал я. — Столько профессий перепробовал, пока своё место не нашёл. И «медвежатником» работал и домушником. «Щипачом» два года. С «каталами» весь Крым исколесил, но всё не то. Наконец нашёл себя. Сейчас чувствую, что нужен людям. Прямо нарасхват. И, главное, жить интересно. За сыновей не стыдно — на зоне хвалят.

— А у меня жизнь не удалась — вдруг скорбно сказал Санька — Сорок лет, а уже не живу, а существую. Работу свою ненавижу, жену презираю, детей жалко. И главное, всё надоело. Всё не имеет никакого смысла. Всё до омерзения нормально. Так, имитирую, что живу. Впереди серость, мрак и приличные похороны. И все люди сволочи. Хватают ртом и жопой, противно смотреть. Так что у меня полнейший тупик. Хочу что-то изменить в жизни, но чтобы ни делал, понимаю, что делаю это, чтобы всё осталось по-старому. И самое смешное — окружающие мне завидуют. Жизнь, мол, удалась. Блестящая карьера. Из Америки не вылазию. Идиоты! И это блядство повсюду, все как и я имитируют, что счастливы. Да любой бомж счастливей всего этого ублюдочного среднего класса! Одни выродки и шакалы. Уж я-то насмотрелся.

Он горько сплюнул под стол и признался:

— Устал я, исстрадался. Радости хочу. Ах нет, вся религия, вся классическая литература внушает нам, что, мол, страдать это — хорошо, это замечательно. Чушь собачья! Человек создан для радости и света.

Ты меня понимаешь?

— Понимаю — слегка приврал я и, подумав, добавил — и ты пойми одну вещь. Чем человек умнее, тем он несчастней. А умный интеллигент — это вообще могила. Так что неси свой крест. Неси и помни, что интеллектуал — это всегда безволие, лень, пониженная самооценка и отвращение к жизни.

— Откуда ты всё это знаешь? — выпучил глаза Санька.

— В психушке лежал, — скупо объяснил я — когда от зоны косил. Там и нахватался.

Мы расплатились и вышли на морозный воздух. Назревали сумерки. На помойку пикировали вороны, птицы с устойчивой психикой. Саньке бы такую.

Я посмотрел на него. Прощаться мне с ним не хотелось. И было как-то неудобно, что у меня всё хорошо, а у человека жизнь не удалась.

— Слушай, Саньк, — сказал я — вечер какой хороший, давай проституток что ли возьмём. У меня копейки есть. Хоть узнаешь, как настоящие профессионалки сосут.

— Давай, — печально и равнодушно согласился Санька.

Мы взяли двух падших девушек и поехали с ними ко мне на дачу.

Это единственное, что я мог для него сделать.

Охотничья рапсодия