Светлый путь в никуда

– Я хочу понять сейчас, Катя, одно – а был ли взлом, – ответил Гущин. – Все так демонстративно на него указывает, но… Если двери террасы не взломали первоначально, а инсценировали взлом уже после убийства, а я не могу на этот вопрос сейчас ответить ни да, ни нет, то остается одно: убийцу в дом пустили сами Первомайские. Это значит, он был хорошо знаком либо всем троим, либо кому-то из них – если этот кто-то его впустил. И Виктория могла это сделать, и Анаис. И она – старуха Клавдия. Пусть она и в инвалидном кресле, но она была мобильна и подвижна. Могла дверь открыть. Если Эсфирь нас обманывает насчет того, что от пистолета избавились, значит, он находился в доме. И убийца мог об этом знать. Сама Эсфирь это знала. И ее бы впустили в дом – она свой человек.

– Вы и ее в убийстве подозреваете?

– А ты разве нет?

– А причина?

– Многое могло накопиться за столько лет совместной жизни. Старая злоба, давние конфликты. Такое ощущение от общей картины убийства, что на Клавдии выместили гнев.

– Старый преданный литсекретарь?

– Она в доме не боится ночевать.

– Я тоже это отметила, Федор Матвеевич.

– Чего бояться какого-то там головореза, если ты сама… сама достала «беретту» из тайника. Или подобрала ее тогда, много лет назад, когда ее выбросили, и спрятала в укромном месте.

– Ивана Титова тоже в дом пустили бы, – сказала Катя после паузы. – И его мать Светлану. Мало ли что ее уволили. А в дом бы пустили. Она и сейчас там. И тоже собирается ночевать. Вы поведению Эсфири удивляетесь, Федор Матвеевич. А я вам удивляюсь.

– Что так вдруг? – Он смотрел на Катю.

– Да так. Никогда бы не подумала, что вы… прямо кладезь литературных цитат. И детские стишки, и Булгаков, и Чуковский. «Повернулся, улыбнулся, засмеялся крокодил и злодея Бармалея…» Федор Матвеевич, а это вы – глотатель злодеев. Похожи на харизматичного персонажа.

– Не кокетничай со мной. Слыхала, что тетка в баре сказала? Что это я перед тобой рисуюсь.

Катя заулыбалась – впервые за этот сумрачный тяжкий день.

– «Правду говорить легко и приятно», Федор Матвеевич.

– Поговори, поговори у меня.

– А еще меня поражает во всем этом деле… если серьезно, то какими фантастически долгими временными отрезками мы оперируем, исследуя все эти события и жизнь Первомайской! Сорок восьмой год – письмо Сталину, тридцать седьмой – арест Клавдии и писательниц. Этот дом – пятидесятый год. Поездка в Албанию и пистолет – тоже пятидесятые. Эсфирь у нее с шестьдесят четвертого. Огромные промежутки времени. Пистолет якобы выброшен четверть века назад. А до этого Виктория, еще такая молодая, матери им угрожала. Невероятно. Что тогда между ними могло произойти, что уже дошло до угрозы убийством?

Гущин смотрел на Катю. Она видела – ее последняя фраза заставила его о чем-то подумать.

И в этот момент на дачной улице мигнули фары – автомобиль сворачивал к дому Первомайской. И они увидели еще одну полицейскую машину. За рулем сидел начальник УВД. Он подошел к ним. Гущин опустил стекло.

– Услышал, что вы здесь сегодня, Федор Матвеевич, – сказал он. – Решил заехать, поговорить.

Он вроде бы не знал, с чего начать.

– Когда только Москва заберет у нас этот фешенебельный гадюшник. Жду не дождусь. Все забрали: и «Московский писатель», и поселок Внешторга. Кругом давно Москва. И только этот элитный огрызок «Светлый путь» на нас висит как камень. Там спор идет о границах, в арбитраже судятся. А чего судиться, когда Москва уже кругом? Это тройное убийство нам как нож в спину. Все показатели разом рухнули. И такой резонанс. Мой дед и тот…

Он замолчал. Гущин терпеливо ждал, что дальше.

– Дед мой совсем свихнулся на этом деле, – начальник УВД вздохнул. – Как услыхал, от телевизора не отлипал все эти дни. Все новости про Первомайскую. И похороны ее глядел. А потом мне начал названивать, так пристал, просто спаса нет. Требует, чтобы я привез к нему какого-нибудь солидного умного начальника. Он, мол, с ним хочет потолковать про Клавдию.

– А сколько вашему дедушке лет? – осторожно спросила Катя.

– Девяносто три.

– А вам он что, не может сказать? – спросил Гущин.

– Мне отказывается наотрез. Дело в том… ну, он путается уже порой. Меня иногда воспринимает как пацана, ну, как школьника. За двойки ругает, – сорокалетний начальник УВД развел руками. – Я понимаю, конечно. Это глупо с моей стороны… просить вас приехать к деду, но… Он, конечно, с чудиной уже. И временами не совсем адекватный. Но он… он просто заболел от этого дела. Есть отказывается! Голодовку объявил, пока я не привезу к нему солидного начальника. Мама волнуется о его здоровье, просила меня – уж как-нибудь…

– А кем был ваш дедушка раньше? – спросила Катя. – Ему что, знакомы «Светлый путь» и «Московский писатель»?