Светоч

Владка и шла, а все потому, что весело. Так и наторговались, насмеялись, собрали купленное в узелок и потекли пирогами разжиться. В ряду-то одни бабы, а потому Белянка сама языком мела, что веником. Сцепилась и своего не упустила, сторговала знатно. Тем и себя удоволила, и подругу не обидела. Шли средь рядов с бусами, хотели уж к Волохову спуститься и там, на бережку продохнуть от суеты и пирогом закусить.

– На ловца и зверь, – рыжая ткнула Владку в бок. – Чермный явился. Глянь, смотрит-то, едва искрами не сыпет. Ох, погибель твоя пришла, подруга. Этот не упустит, не муженёк твой квёлый.

Владе вмиг горячо стало. Щеки румянцем окрасились, глаза заблестели. И не понятно с чего? То ли от радости, то ли от страха. Не сдержалась и посмотрела туда, куда указывала подруга.

Глеб стоял, привалившись плечом к столбу, куда навесил торговец бусы разноцветные. Владка и дышать перестала, когда разумела – глаза Чермного блестели не хуже камней самоцветных. Смотрел только на нее, Владу, и никого опричь не замечал. Будто дышал ею, о ней радовался, а промеж того и сердился.

Взора огневого не снесла, отвернулась поскорее и голову опустила. Знала, что подойдет, вот только не ждала, что разговор заведет не с ней, а с подругой:

– Здрава будь, Беляна. Давно не виделись, забыл уж, какие глаза у тебя, – вытянул из-за пояса связку бус в три ряда и протянул рыжей. – Прими, не откажи Волку.

Белянка, чуть заробевшая, ресницами хлопала долго, а потом опамятовала:

– Ой, благо тебе, женишок. Приму, как не принять. От такого молодца все отрадно, – потянулась к бусам и цапнула, будто собака кость ухватила. – Не из жадности беру, а по сердцу. Когда ж дядьку твоего ждать? Обещался же обряд справить.

– А и ты обещалась терпеть, когда кусаться стану, – Глеб шутковал, а Владке не до смеха.

Такая злость взяла, хоть кричи! Едва сдержала себя и собралась было уйти, а Чермный не пустил:

– Куда ж ты, ведунья? Стой, порукой будешь. Вот стерпит Беляна укус мой, так зарок дам – обряд справлю. А ты, рыжая, вставай ровно и шею подставляй. Если насмерть загрызу, не взыщи, уж больно ты манкая. Округлилась, зарумянилась.

– У тебя таких манких на каждом подворье, – смеялась Белянка. – Водишь, небось, к колодезю и там кусаешь. Бусы возьму, и обратно не проси. Пойду вон, орехов сторгую. Приходи, коли надумаешь обряд править.

И пошла себе! Влада дернулась за ней, да почуяла, что Чермный за спиной встал.

– Постой, Влада, – голос Глеба дрогнул. – Все поймать тебя не могу.

– Сказала же, не лови, – говорила, зная, что уйти надо, но не ворохнулась, шага малого не сделала.

Глеб склонился, опалил жарким дыханием щеку:

– Сказать, сказала, а как не ловить – не ответила. Вижу тебя, и в глазах темнеет. Зло берет, что на меня не глядишь.

Дрогнуло сердчишко от речей горячих, голова кругом пошла, жар по крови побежал огневой. Влада задышала часто, слова принялась искать, а с языка само и соскочило:

– Так сам на меня не смотришь. Бусы другой даришь, обряд сулишь, – сказала и умолкла, только щеки румянцем рдели.

– Обиделась? – шептал, чуть не прижимаясь губами к горячему Владкиному виску. – Для того и бусы ей дарил, чтоб разумела, что дорог я тебе. Сама не ведаешь пока, но чуешь. Что, не так? Видел я, как ты смотрела, едва не спалила меня.

– Вон ты какой? – не сдержалась, обернулась к Чермному и посмотрела прямо в глаза. – Изгаляешься? Шуткуешь и себе выгоды ищешь?

– Такой, Влада. О себе никогда не врал, котом мягколапым не прикидывался. Дорога ты мне, веришь? – взор нежный, слова горячие.

– Глеб… – оробела Влада совсем. – Глебушка, не ходи за мной. Верю, что дорога, но ответить нечем. Оглянись вокруг, сколь девок пригожих. Почто мужатой проходу не даешь?

Чермный промолчал, только взглядом ласкал, да жарко, сладко. Молчала и Влада. Так и стояли посреди торжища, будто прилипли смолой друг к другу.

– Так и буду ходить, пока моей не назовешься. Ты знай о том, Влада Ско… – запнулся. – Влада из Загорянки. Вижу, что не противен тебе, а стало быть, хлестаться за тебя стану.

Ведунья и вовсе потерялась, но сдюжила, глянула строго:

– Хочешь отворот? Вмиг меня позабудешь, – глаза прищурила, ответа ждала.

А Чермный удивил: подался от Влады на шаг, а потом, подумавши, и вовсе отошел подальше.

– Не хочу, – улыбнулся широко, едва не ослепил. – Второго дня еще б подумал, а нынче – откажусь. Жить отрадно стало. Все через тебя, Влада. Я ж не дурень радости себя лишать.

Ведь не хотела улыбаться в ответ, а себя не пересилила. Засмеялась да так, что навеси звякнули:

– Что, боишься меня?

– Еще как, – ручищи поднял, мол, не подходи, окаянная. – Ты уж не смейся больше, ведуничка, а то от радости коленки у меня подогнутся, упаду и не встану. Ты плакать примешься, а я не хочу тебя печалить.

– Не стану плакать, – Влада головой покачала.

– Станешь. И плакать, и печалиться, – смеялся довольно. – Влада, приходи сумерками к Волхову. В роще у Божетехова дома стану ждать тебя.

– Охальник, – задохнулась от такой-то наглости. – Не приду, не жди.

– Ждать буду, – стукнул себя кулаком по груди. – Только оберег свой дома оставь.